Анна Австрийская. Первая любовь королевы

— Нет, кузен. Толстяк де Боаробер сказал мне вчера несколько двусмысленных слов, которые заставили меня призадуматься. Комбалэ, кажется, имела дерзость, без сомнения, по внушению кардинала, составить план относительно меня, который заставил бы меня умереть со смеха, если бы я захотел серьезно подумать о нем. Когда-нибудь, побыв несколько времени с королем, моим братом, и, следовательно, соскучившись столько же, как и он, я расскажу вам об этом, кузен, для развлечения. А пока положитесь на меня и на Комбалэ, чтобы взбесить кардинала.

— Полагаюсь, монсеньор, и благодарю вас.

— Принимаю вашу благодарность, — сказал молодой принц, смеясь, — тем более что я действительно имею права на вашу признательность, кузен.

— Как это?

— Для того чтобы дать вам способ освободить барона, я буду принужден к свиданию прескучному.

— Герцогиня де Комбалэ прехорошенькая.

— Фи! Притом это свидание будет уже второе; первое было довольно приятно; боязнь, что кардинал застанет меня в объятиях своей очаровательной племянницы, имела свою прелесть. Но теперь я предпочел бы кончить ночь у Неве в обществе членов негодяйства. Впрочем, — прибавил знатный негодяй с комическим вздохом, — надо уметь жертвовать собою для друзей. Даю вам слово, кузен.

Пока это говорилось в одном углу, Ришелье, не предвидя заговора, составлявшегося против него, но подозревая и угадывая почти все одною силою своей гениальности, принимал свои меры. Когда он вошел в свой кабинет, оставив в гостиной герцога Анжуйского с племянницей, он нашел там Боаробера. Аббат ждал его с нетерпением, с таким нетерпением, какое может чувствовать толстяк с носом красным от вина и веселости. Но Пасро уже там не было. Боаробер приготовлялся встретить кардинала, по своему обыкновению, веселой шуточкой, но при виде мрачной тучи, покрывавшей черты кардинала, густых бровей, нахмуренных над сверкающими глазами, судорожной гримасы, сжимавшей губы, он счел благоразумным воздержаться. Никогда еще он не видел Ришелье таким свирепым.

— О! О! Что случилось с вашим преосвященством? — спросил он.

Кардинал опустился на кресло и, устремив на него пылающий взор, сказал:

— Аббат, вы поедете в Лондон.

Боаробер подумал, что ему не так послышалось.

— В Лондон? — повторил он с изумлением.

— В Лондон, — подтвердил кардинал. — И вы поедете в нынешнюю же ночь.

— В нынешнюю ночь!

Ришелье, казалось, не расположен был шутить. Толстяк аббат почувствовал ужасный страх. Путешествие из Парижа в Лондон было тогда очень продолжительно и очень трудно. Но для ленивого аббата, весившего фунтов двести, который проводил жизнь в том, чтобы пить, есть, вставать и ложиться, эта перспектива должна была казаться ужасной. Поэтому Боаробер сказал кардиналу тоном человека, готового расплакаться:

— Что я вам сделал? Зачем вы хотите послать меня в Лондон?

Во всяком другом обстоятельстве кардинал засмеялся бы, до того физиономия его фаворита была жалка и смешна. Но ему было не до смеха.

— Мне нужен на двое суток в Лондоне искусный и преданный агент, и я выбрал вас, Боаробер, — сказал он серьезно.

Нечего было возражать перед волей, так резко выраженной, такого человека, как Ришелье. Но Боаробер пользовался правом откровенности, которое никто не осмелился бы принять. Он еще не считал себя побежденными.

— Никто более меня не предан вашему преосвященству, — сказал он, — но относительно искусства, признайтесь, вы могли бы выбрать лучше. Отец Жозеф лучше умеет вести переговоры, чем бедный Боаробер.

— Отец Жозеф не годится для того поручения, которое я назначаю вам, — холодно возразил Ришелье.

— Когда так, позвольте мне выставить последнее соображение в видах вашей пользы, — продолжал аббат, который, видя, что кардинал соглашается рассуждать, надеялся по милости своего красноречия одержать верх, — я ведь считаю себя ни во что, когда дело идет о том, чтобы вам служить.

— Какое же это соображение? — спросил кардинал.

— Отправив меня в Лондон, вы рискуете потерять меня, а для вас потеря Боаробера была бы незагладима.

— Во Франции на дорогах не теряются теперь.

— Но умирают, ваше преосвященство, умирают! Неужели вы думаете, что вы увидите меня, если отправляете рыскать по дорогам в такое ужасное время года? И как далеко! Лондон ведь на краю света! Туда надо ехать по крайней мере десять дней. Выдержу ли я в течение десяти дней страшную усталость, толчки от ухабов, противные обеды в гостиницах, где кушанья чистая отрава, и отвратительные постели?

— Я вовсе не таким образом желаю, чтобы сделалось ваше путешествие, Боаробер, — возразил Ришелье. — Мука действительно была бы слишком продолжительная. Вы сократите ее. Выслушайте меня хорошенько.

Голос кардинала был отрывист, сух. Он теперь уже не рассуждал, а приказывал.

Аббат повесил нос и поджал свое толстое брюхо насколько мог. Ришелье позвонил. Один из секретарей, дежуривших день и ночь, вошел почти тотчас и, по знаку своего начальника, почтительно подошел в нему. Ришелье поговорил с ним тихо несколько секунд и отпустил его. Как только он вышел, он снова обернулся к аббату.