Анна Иоанновна

Птичник Симон Шталь рапортовал в Канцелярию от строений: «Потребно для увеселения ея императорскому величеству в болшую птичную клетку которая имеется при Летнем доме в первом саду разные птицы, а имянно соловьи, перепёлки, чеглята, чижи, снигири, овсянки, скворцы, дрозды, клесты, щуры, подорожники, реполовы, свиристели, а прежде сего оных птиц имелось в показанной клетке до тысячи». Канцелярия же распоряжалась доставлять «из Москвы нынешняго 737 года в нижеписанных месяцах, а именно соловьев сто в мае, щеглят от ста до двухсот, чижей от двухсот до пятисот, зяблиц от пятидесят до двухсот, снигирей тож число, подорожников от ста до трёхсот, чечёток от ста до четырёхсот, всего от шестисот до тысячи осмисот»^{406}. Можно полагать, что не всем пернатым удавалось пережить летний сезон — императрица любила стрелять из выходивших в сад окон дворца по выпушенным из клеток птичкам…

В июле Анна Иоанновна на несколько недель переезжала за город — в Петергоф. В то время переезд занимал целый день с непременным отдыхом и «кушаньем» в Стрельне или на одной из дач кого-то из придворных. В 1735 году Анна решила разнообразить маршрут: добралась в шлюпке до Екатерингофа «и чрез всю першпективу до болшой питергофской дороги полчетверты версты изволила итти пеш, и вышед на болшую дорогу, сели по каретам»^{407}. За нарядной процессией экипажей с дамами и кавалерами двигался целый «поезд» с грузчиками и ломовыми извозчиками, доставлявшими из одного дворца в другой мебель, посуду и всю обстановку. Только в октябре 1739 года Анна указала Придворной конторе, чтобы в Петергофе заранее было подготовлено «всё, что ко двору на месте потребно, а именно столы, стулье, кровать, оловянная и поваренная посуда и прочия потребности, дабы впредь отсюды ничего не возить»^{408}.

В Петергофе Анна охотилась, иногда выезжала оттуда в соседний Ораниенбаум, плавала в Кронштадт. В главной императорской резиденции в это время продолжалось благоустройство паркового ансамбля. Растрелли-старший проектировал и сооружал фонтаны с позолоченными свинцовыми фигурами — «Самсон, раздирающий пасть льва», «Триумф Нептуна», «Персей и Андромеда». Здесь Анна отдыхала и требовала не беспокоить её по маловажным делам. Однако совсем «уйти в отпуск» не получалось: кабинет-министры хотя бы раз (а бывало и чаще) появлялись в загородной резиденции с докладами, доношениями и бесконечными челобитными, стремились припасть к источнику благ и другие чиновники и царедворцы.

Пришлось Анне в июне 1735 года отдать приказ о регламентации потока гостей: «Приезжать всем волно в воскресенье и в четверк, а кроме тех дней никому не быть; разве самая крайняя кому до нас будет нужда, тем и в протчие дни позваляем»; только не было разъяснено, как определить меру «самой крайней нужды», заставлявшей искать случай предстать пред очи её императорского величества. Прибывавших государыня велела «кормить при дворе, а людем их никакой порции, тако ж на собственных их лошедей фуражу не давать» — лишние рты ни к чему. Гостям приказано было селиться по двое в две комнаты и больше двух слуг с собой не брать. Они не получали «ни кушанья, ни вина, ни кофе, ни чаю, одним словом, ничего, а кофе пить поутру и после обеда кто хочет при дворе»^{409}.

Во второй половине августа императрица с придворными возвращалась в Летний дворец, а в октябре — в Зимний.

При аннинском дворе складывается свой календарь праздников. «Церемониальные журналы» второй половины 1730-х годов говорят нам, что наступление Нового года отмечалось во дворце молебном, парадным обедом для генералитета, офицеров гвардии, духовных особ, дипломатического корпуса и придворных с обязательными пятью тостами и вечерним балом с фейерверком. Государыня, как и её великий дядя, «огненные потехи» любила и не скупилась на них — на фейерверк в начале 1736 года она повелела отпустить десять тысяч рублей.

Девятнадцатого января отмечалась годовщина её восшествия на престол (25 февраля, когда императрицу попросили «принять самодержавство», никогда не праздновалось!) с молебном и «кушаньем». Анна Иоанновна — возможно, памятуя об умершем муже — пьяных терпеть не могла, но этот день ежегодно отмечался по особому ритуалу с выражением чувств в духе национальной традиции. Гостям во дворце надлежало пить «по большому бокалу с надписанием речи: “Кто её величеству верен, тот сей бокал полон выпьет”». «Так как это единственный день в году, в который при дворе разрешено пить открыто и много, — пояснял этот обычай Клавдий Рондо в 1736 году, — на людей, пьющих умеренно, смотрят неблагосклонно; поэтому многие из русской знати, желая показать своё усердие, напились до того, что их пришлось удалить с глаз её величества с помощью дворцового гренадера»^{410}.