Анна Иоанновна

Настало время активных действия недоброжелателей Волынского. Вряд ли Тредиаковский отважился бы жаловаться на Волынского как Академии наук, так и императрице, если бы ему не была обещана защита от влиятельного вельможи обер-шталмейстера и камергера Александра Борисовича Куракина, покровительствовавшего Василию Кирилловичу. Вряд ли также Бирон, ранее протежировавший Волынскому, без постороннего влияния превратился в мгновение ока в непримиримого врага. Здесь нетрудно обнаружить внушение Остермана.

Впрочем, Бирон к этому времени и сам созрел для того, чтобы вступить в схватку с Волынским. Бирон, как отмечалось выше, в свое время покровительствовал Волынскому, а Волынский проявлял рабскую преданность своему патрону. Но, став кабинет-министром и завоевав доверие императрицы, Артемий Петрович счел, что теперь ему не нужен патрон. Втайне он мечтал оттеснить и Бирона, и Остермана на второй план. Но Артемий Петрович не соизмерил своих сил и сил Бирона и просчитался.

Охлаждение между ними наступило после того, как злобный Бирон заметил, что Волынский стал входить к Анне Леопольдовне, часто встречался с нею, что вызывало раздражение фаворита — он сам рассчитывал использовать принцессу в качестве трамплина для овладения троном после смерти Анны Иоанновны.

Если, однако, здесь имела место всего лишь подозрительность, то в другом деле Артемий Петрович открыто действовал против бывшего патрона. Это случилось в 1739 году, когда польское правительство потребовало от России компенсации за ущерб, нанесенный полякам во время движения русских войск к театру войны с Турцией через территорию Польши. Бирон, будучи курляндским герцогом, формально находился в вассальной зависимости от Речи Посполитой и поэтому настаивал на том, чтобы потери поляков были вознаграждены. При обсуждении этого вопроса Кабинетом министров Волынский выступил против удовлетворения требований поляков, прозрачно намекнув на Бирона заявлением, что заискивать перед ними ни к чему, ибо Россия не находится в вассальной зависимости от Речи Посполитой. Доброхоты тут же донесли слова Волынского Бирону, чем вызвали ярость последнего[271].

Но что главным виновником гибели Волынского был не Бирон, а Остерман, вытекает из двух хотя и косвенных, но важных свидетельств. Одно из них состоит в том, что, прочитав записку Волынского, Бирон не обнаружил выпадов Артемия Петровича ни против немецкого засилья, ни против себя лично и даже, если верить показанию Артемия Петровича во время следствия, одобрил ее. При этом и Волынский был пожалован крупной денежной суммой в 20 тысяч рублей в честь заключения Белградского мира. Общеизвестно безграничное влияние фаворита на императрицу, и подобную акцию она не совершила бы, не получив благословения Бирона. Кстати, указ о пожаловании Волынского последовал после подачи им записки. Отсюда вытекает, что на антинемецкую направленность сочинения Волынского раскрыл глаза Бирону не кто иной, как Остерман.

Напомним, Волынский в записке зловещей фигурой, близко стоявшей к трону, назвал лишь одного немца — Остермана. Читатели ее тоже были единодушны в том, что в ней речь шла об Остермане. Ни Миних, ни Шемберг, ни Розен, ни другие немцы не фигурировали в качестве лиц, ненавистных Волынскому. Мы беремся утверждать, что заявление кабинет-министра о том, «что некоторые из приближенных» к трону стараются оклеветать «людей честных», относилось к одному Остерману. Однако Андрей Иванович интерпретировал заявление Волынского как выпад против всех немцев вообще, хотя среди его врагов было немало и русских вельмож: А. Куракин, клан Долгоруких, адмирал Николай Головин, П. И. Ягужинский.

Как только к борьбе с Волынским подключился Бирон, дело кабинет-министра двинулось вперед семимильными шагами. В ответ на записку Волынского Бирон, видимо не без участия Остермана, сочинил жалобу императрице. Он заверил ее в своей преданности, писал о своем невмешательстве в дела внутренней и внешней политики за исключением тех случаев, когда пытались посягнуть на ее интересы, спокойствие и драгоценное здоровье. Повод для его, Бирона, тревоги представляет записка Волынского, в которой он называет подозрительными людей, имеющих счастье быть употребленными «высочайшей персоной». «Спокойствие императрицы требует, — продолжал Бирон, — чтобы написанное темными и скрытными изображениями было изъяснено явственно», то есть надо назвать имена недостойных людей, окружающих трон. «Если автор этого не сделает, то он виновен в страшно непристойном и продерзостном поступке: такие наставления годны только для малолетних государей, а не для такой великой, умной и мудрой императрицы, которой великие качества и добродетели весь свет с кротнейшим удивлением произносит». Закончил Бирон свою жалобу утверждением, что Волынский избиением Тредиаковского в его, герцога, покоях нанес «вечное бесчестие во всем свете». Бирон призывал императрицу, чтобы «она организовала расследование деятельности самого Волынского, который насочинял много проектов, а в действие мало приведено».