Анна Каренина

подойдя к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба поглядели на солнце. "О

чем это они говорят и отчего он не заходит ряд?" - подумал Левин, не

догадываясь, что мужики, не переставая косили уже не менее четырех часов и

им пора завтракать.

- Завтракать, барин, - сказал старик.

- Разве пора? Ну, завтракать.

Левин отдал косу Титу и с мужиками, пошедшими к кафтанам за хлебом,

чрез слегка побрызганные дождем ряды длинного скошенного пространства пошел

к лошади. Тут только он понял,что не угадал погоду и дождь мочил его сено.

- Испортит сено, - сказал он.

- Ничего, барин, в дождь коси, в погоду греби!- сказал старик.

Левин отвязал лошадь и поехал домой пить кофе.

Сергей Иванович только что встал. Напившись кофею, Левин уехал опять на

покос, прежде чем Сергей Иванович успел одеться и выйти в столовую.

V

После завтрака Левин попал в ряд уже не на прежнее место, а между

шутником-стариком, который пригласил его в соседи, и молодым мужиком, с

осени только женатым и пошедшим косить первое лето.

Старик, прямо держась, шел впереди, ровно и широко передвигая

вывернутые ноги, и точным и ровным движеньем, не стоившим ему, по-видимому,

более труда, чем маханье руками на ходьбе, как бы играя, откладывал

одинаковый, высокий ряд. Точно не он, а одна острая коса сама вжикала по

сочной траве.

Сзади Левина шел молодой Мишка. Миловидное молодое лицо его, обвязанное

по волосам жгутом свежей травы, все работало от усилий; но как только

взглядывали на него, он улыбался. Он, видимо, готов был умереть скорее, чем

признаться, что ему трудно.

Левин шел между ними. В самый жар косьба показалась ему не так трудна.

Обливавший его пот прохлаждал его, а солнце, жегшее спину, голову и

засученную по локоть руку, придавало крепость и упорство в работе; и чаще и

чаще приходили те минуты бессознательного состояния, когда можно было не

думать о том, что делаешь. Коса резала сама собой. Это были счастливые

минуты. Еще радостнее были минуты, когда, подходя к реке, в которую

утыкались ряды, старик обтирал мокрою густою травой косу, полоскал ее сталь

в свежей воде реки, зачерпывал брусницу и угощал Левина.

- Ну-ка, кваску моего! А, хорош? - говорил он, подмигивая.

И действительно, Левин никогда не пивал такого напитка, как эта теплая

вода с плавающею зеленью и ржавым от жестяной брусницы вкусом. И тотчас

после этого наступала блаженная медленная прогулка с рукой на косе, во время

которой можно было отереть ливший пот, вздохнуть полною грудью и оглядеть

всю тянущуюся вереницу косцов и то, что делалось вокруг, в лесу и в поле.

Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья,

при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой все

сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней,

работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были самые блаженные

минуты.

Трудно было только тогда, когда надо было прекращать это сделавшееся

бессознательным движенье и думать, когда надо было окашивать кочку или

невыполонный щавельник. Старик делал это легко. Приходила кочка, он изменял

движенье и где пяткой, где концом косы подбивал кочку с обеих сторон

коротенькими ударами. И, делая это, он все рассматривал и наблюдал, что

открывалось перед ним, то он срывал кочеток, съедал его или угощал Левина,

то отбрасывал носком косы ветку, то оглядывал гнездышко перепелиное, с

которого из-под самой косы вылетала самка, то ловил козюлю, попавшуюся на

пути, и, как вилкой подняв ее косой, показывал Левину и отбрасывал.

И Левину и молодому малому сзади его эти перемены движений были трудны.

Они оба, наладив одно напряженное движение, находились в азарте работы и не

в силах были изменять движение и в то же время наблюдать, что было перед

ними.

Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили его, сколько

времени он косил, он сказал бы, что полчаса, - а уж время подошло к обеду.

Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на девочек и мальчиков, которые с

разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по дороге шли к косцам, неся

оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с

квасом.

- Вишь, козявки ползут!- сказал он, указывая на них, и из-под руки

поглядел на солнце.

Прошли еще два ряда, старик остановился.

- Ну, барин, обедать!- сказал он решительно. И, дойдя до реки, косцы

направились через ряды к кафтанам, у которых, дожидаясь их, сидели дети,

принесшие обеды. Мужики собрались - дальние под телеги, ближние - под

ракитовый куст, на который накидали травы.

Левин подсел к ним; ему не хотелось уезжать.

Всякое стеснение перед барином уже давно исчезло. Мужики

приготавливались обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в реке,

другие прилаживали место для отдыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали

кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем

ложки, налил воды из брусницы, еще разрезал хлеба и, посыпав солью, стал на

восток молиться.