Анна, Ханна и Юханна

В семь часов следующего утра она сидела за компьютером и удивленно думала, что, несмотря ни на что, счастливый конец все-таки наступил.

Решение о продаже дома заставило Анну заняться тем, что она уже долго откладывала — разобраться в личных вещах. Она посвятила этому вечерние часы и начала с чердака.

Начав работу, она поняла, что в доме есть многое, о чем умалчивал рассказ Юханны. Например, книги, сложенные на чердаке. Все эти потрепанные книжки были спрятаны в старый матросский сундук. Некоторые книги были рваными. Может быть, мама сохранила их, потому что у нее не поднялась рука выбрасывать книги? Может быть, она рассчитывала их отремонтировать? Некоторые корешки были склеены лентами.

Всю свою жизнь Юханна жадно читала книги. Это чтение должно было оставить отпечаток. Юханна назвала явно меньше книг в своем рассказе — только в начале она написала о Лагерлеф, а потом вскользь упомянула, что каждую неделю брала из библиотеки несколько книг.

Здесь был Стриндберг, все его книги, насколько могла судить Анна. Книги были дешевые, в бумажных переплетах. Издания были разрозненные, страницы в пятнах. Многие места в текстах были подчеркнуты, там и здесь виднелись жирные восклицательные знаки. Самое сильное впечатление на Анну произвел «Идиот» Достоевского в твердом переплете. На полях были многочисленные пометки. Анне потребовалось некоторое время, чтобы разобрать, что писала Юханна на полях. Вынеся книгу на яркий свет, Анна поняла, что напротив каждого подчеркивания Юханна писала: «Это правда!»

Здесь были «Бабушка и Господь Бог» Ялмара Бергмана, «Каллокаин» Карин Бойе, стихи Харальда Форсса, Моа Мартинсона. Все книги были старыми и потрепанными.

Странно!

Произведения рабочих писателей — Лу-Юханссона, Гарри Мартинсона, Вильгельма Муберга стояли на полках в гостиной в твердых новеньких переплетах.

«Почему мы никогда не говорили о книгах? Мы могли бы найти в них наши общие интересы.

Ты не осмеливалась, мама?

Нет, это не объяснение.

Я не хотела слушать? Да.

Ты не интересовала меня как личность, я видела в тебе только маму. Только когда ты заболела и ушла от нас, когда стало слишком поздно, у меня возникли первые вопросы».

На следующий день Анна принялась разбирать мамину одежду, украшения, великолепные вышивки. Красивые, как и сама Юханна. Нашлась шкатулка с украшениями — одни только безделушки. Юханна не любила их, она не красилась, не выпячивалась, не соблазняла.

«Ты и без этого была красавицей, мама».

Она нашла неизвестную ей коробку со старыми фотографиями. Юханна и правда была необычайно красива. А это, наверное, Астрид, на каком-то мосту в Осло. У Анны сильно билось сердце, когда, взяв коробку, она села с ней на диван в гостиной. Вот еще фотография — Астрид и Юханна. Наверное, снимал Арне. Как же они похожи.

И обе не похожи на Ханну. Именно здесь, в хрупком промежутке между земной тяжестью и воздушной легкостью, скрывалось нечто таинственное. Что-то… не от мира сего.

Анна долго колебалась, прежде чем оставить это слово.

Но лучшего она не нашла.

«Было что-то такое, что вы знали, вы обе».

Очень давно под коньком крыши стоял громадный сверток, завернутый в старый парус. Анна потянула на себя тяжелую ткань, и в конце концов ей удалось ее снять.

Перед ней стоял вермланский диван Ханны!

* * *

Когда в пятницу приехал Рикард, он выглядел на десяток лет моложе. Он буквально летал по дому и восторгался: «Как же хорошо ты все разобрала!»

В ту ночь они почти не спали, и Анна впервые подумала: вот она, страна без мыслей и печалей.

Потом они занялись сугубо практическими делами — сортировали и отвозили на свалку мусор. Свалка оказалась на удивление современной. Все было продумано до мелочей — были отсеки для шкафов, старых ящиков, бумаги и металла.

Как они и договаривались, в полдень пришли Руне и Ингеборг. Разговор получился несколько натянутым, словно Рикард стеснялся и чувствовал себя не вполне уверенно.

— Я не коммерсант, — сказал он. — Но я позвонил маклеру, здесь, в Гётеборге, и он назвал цену, которая кажется мне совершенно умопомрачительной. Несколько миллионов.

— Так оно и есть, — подтвердил Руне.

— Нет! — воскликнула Анна. — Это бессовестно, Рикард.

— Согласен, я об этом и говорю.

— Это же квартира, — сказал Руне. — Большая, с видом на море.

— Самое большее — восемьсот тысяч, — сказала Анна.

Теперь смутился Руне:

— Знаете, я не собираюсь извлекать выгоду из того, что мне приходится иметь дело с финансовыми иди отами!

Все четверо оглушительно расхохотались.

— У нас есть деньги, Анна, — сказала Ингеборг. — Понимаешь, мы сохранили страховку за пропавшую лодку.

Руне и Ингеборг не находили ничего сверхъестественного в цене, но Рикард и Анна все равно чувствовали какую-то неловкость.

— Ну что ж, надо отметить сделку выпивкой, — сказал Рикард, перестав упираться. — Все остальное мы сделаем в банке в понедельник.

— Вот так лучше, — произнес Руне, а когда Рикард принес виски, добавил: — В общем, все получилось очень неплохо.

— Но, Рикард, — сказала Анна, когда гости ушли, — почему ты не сказал мне цену вчера или ночью? Или сегодня днем, пока они не пришли?