Анна Леопольдовна

Но я не должна сейчас плакать, не должна. Теперь надобно подумать о моих записках. Надежнее всего было бы оставить их на попечение господина Сигезбека, пусть он или в дальнейшем мой брат Карл позаботятся о том, чтобы мои слова вышли в свет, то есть были бы изданы… Или нет, нет, я не могу, никак, ни за что не могу расстаться с моими писаниями! Я возьму их с собой… Но куда? В заточение, в ссылку, на смерть, быть может… Но как же это устроить? То есть не смерть, не ссылку и не заточение устроить, а как бы мне взять с собой мои записки? Решение отыскал мудрый господин Сигезбек. Толстая тетрадь разорвана на листы, и листы эти вклеены в переплет, на коем сделана господином доктором собственноручная надпись на немецком и русском языках, то есть по-русски это читается вот как: «Собрание душеполезных проповедей кенигсбергского пастора, его преподобия Эрнста-Теодора Гофмана». Здесь же и чистые листы, потому что ведь никто не знает, будет ли в моем распоряжении бумага для дальнейших записей… Я прижимаю к груди толстую книгу, рукотворное изделие… Теперь мои записки погибнут вместе со мной или же останутся вместе со мной в живых…

* * *

Прошел день. За мною не являются. Позволяю себе смут но надеяться на то, что страшные беды заточения, ссылки или смерти безвременной минуют меня… Но теперь, когда судьба моя не так страшно определена, тревога об Андрее с новой силой мучит мое сердце…

Господин Сигезбек рассказал о проповеди известного всем в Петербурге епископа Амвросия, того самого, который про износил приветственное слово новобрачным принцу и принцессе. Да не он ли и совершал обряд венчания? Не могу вспомнить. Однако теперь его слова о них вовсе не содержат прежних безудержных похвал; теперь он называет их «сидящими в гнезде орла российского ночными совами и нетопырями, мыслящими злое государству».

Угодно было Богу, чтобы я испытала сегодня самые радостные чувства. Вместо солдат с предписанием о моем аресте явился гость совершенно неожиданный и нежданный. Это иконописец Михаил Федотов. Я вышла в гостиную и приняла его, сидя в покойном кресле, где обыкновенно посиживает госпожа Сигезбек, занимаясь рукоделием, то есть со своим вечным вязанием. Федотов был в своем русском платье. Он показался мне испуганным, и лицо его осунулось и потемнело. Он рассказал, что был арестован и его допрашивали с пристрастием, требуя, чтобы он признал свое участие в заговоре, якобы устроенном мною и Андреем. Целью этого заговора называли убийство принцессы Елизаветы. Я спросила у него, что же он отвечал на допросе. Он поклонился мне и сказал, что отвечал правду, то есть раскрыл, зачем Андрей и я появлялись в его доме. Зачем? Для творения своей взаимной любви. Федотов сказал неуклюжим русским языком, хорошо еще, что не непристойными словами. Оказалось, его схватили по доносу Авдотьи Воронихиной. Она донесла на Андрея, на Федотова и на Григория Анисимова, которых знала как знакомцев Андрея и потому не любила. Впрочем, главный ее донос был, естественно, на меня. Я понимала, что всех допрашиваемых пытали, но сердце мое словно бы замерло, я не плакала… Я спросила Федотова, что говорил Андрей. Федотов отвечал, что во время очной ставки, когда их троих поочередно подымали на дыбу, Андрей молчал. Все это завершилось бы скверно: тюремным заключением, ссылкой, а то и смертной казнью. Если бы не Арина, жена Андрея, прибежавшая обвинить свою мать в ложном доносе, все трое арестованных погибли бы. После показаний Арины справедливость немедля была восстановлена. Авдотью, в свою очередь, схватили и пытали. Она со зналась в ложности своего доноса. Пытали и ее дочь, упрямо стоявшую на своем, то есть обвинявшую мать во лжи. Федотов сам видел, как мать и дочь плакали горько, подвергаемые пыткам. Обе взывали к своим мучителям, умоляли о пощаде, но друг на дружку не смотрели и не желали сказать друг дружке ни единого слова. Авдотью приговорили за ее ложный донос к наказанию плетьми, которому она и была подвергнута. После она не захотела возвратиться домой, и ее видели на Волковском кладбище, где она бродила в лохмотьях близ часовни. Это продолжалось очень недолго, несчастная замерзла и была обнаружена мертвой неподалеку от кладбищенских ворот. На похоронах ее присутствовало всего несколько человек, пытавшихся унять дочь, которая билась в рыданиях на гробе матери.

Андрея отпустили, равно как и Федотова и Анисимова.

– Здоров ли он? – спросила я.

Федотов ответил смущенно, что друг его здоров, но сильно запил, не выходит из дома и только требует от жены ежедневного приноса водки, самой крепкой, и жена покорно исполняет его требование.

Я дала Федотову денег и попросила, если это будет возможно, передать Андрею, что мои чувства никогда не изменятся. Федотов обещался, однако же не знал, когда увидит Андрея, который никого не хочет видеть, и даже Арина подает ему очередную бутыль водки, едва приоткрывая дверь и не смея показаться ему на глаза.