Анна Леопольдовна

Елизавета — то ли из любопытства, то ли с тайным злорадством — потребовала от Салтыкова непременно сообщить ей о том, будут при отъезде Анна и ее муж «печальны ли или сердиты, или довольны». Главный тюремщик исправно доложил: когда принц и принцесса увидели, что их намерены рассадить по разным кибиткам, они «с четверть часа поплакали», так как подумали, что их хотят разлучить. «А потом, вышед, с учтивостью они ему сказали, что в воле вашего императорского величества состоит… больше ничего не говорили, и виду сердитого в них не признал». «Сердиться» пленники, видимо, уже не могли — теперь они боялись быть разлученными с близкими людьми и исчезнуть поодиночке.

Крепостца Ораниенбург (Раненбург, нынешний районный центр Чаплыгин Липецкой области), построенная в начале XVIII века для обороны от турок района воронежских верфей, уже служила тюрьмой ее бывшему владельцу — светлейшему князю А. Д. Меншикову. Здесь он с семьей после свержения в 1727 году пробыл недолгое время, пока не был отправлен в сибирский Березов.

Указы из Петербурга требовали строгой изоляции узников: «И понеже палаты все сделаны задними стенами к валу, того для надобно иметь и на валу, позади палат, караул; тако ж по болваркам и у подъемных мостов иметь караулы, и дабы служители принцессы никто из города не ходил никогда, да и вашей команде без ведома вашего ни в город, ни из города никто не ходил». Мосты на ночь поднимались, ворота и калитки запирались, а ключи от них находились у начальника команды. Пленников охраняли почти три сотни солдат, выбранных из всех четырех гвардейских полков. Солдаты дежурили как внутри зданий, так и снаружи. Царский указ Сенату повелел даже перевести ярмарку из Ораниенбурга в соседнюю Лебедянь. Правда, как это часто бывает в России, о месте тайного содержания арестантов вскоре уже знали иностранные дипломаты…

Лишних, по его мнению, слуг Салтыков отослал, «…лакей Вульф с женой и с матерью его, лакей Стампель с женою и с дочерью и тещею и все, кто при них обретались, посланы от меня в Митаву к полковнику Воейкову для отправления их за границу, понеже они уроженцы разных земель. А которые где в России родились, оные отправлены в те места: лакей Шумахер с женою и с детьми в Дерпт, кухер-шрейбер Вундерлих и лакей Ломан в Ревель, лакей Талианде дистрикту вильман-страндского в деревню Токсмоер, которым за моею рукою даны пашпорты, чтобы им в тех местах безвыходно жить; да две девки, Софья и камор-юнферская Маргарита, отпущены с таким же подтверждением жить в село Рождественское, которое от С[анкт]-Питербурха расстоянием в 90 верстах, ибо оне сестры родныя и родились во оном селе, и обо всех оных писано от меня к вице-губернатору князю Долгорукову, отправить их из Риги в показанные места, которые из Риги и отправлены. А девка Марья, калмыцкой природы, в законе нашем (то есть православной веры. — И. К.), отослана в Ригу ко оному вице-губернатору и велено ему держать и кормить ее до указу в Риге; Жулиина девка Софья отдана Жулииной матери для того, что оная девка лифляндской мызы уроженица, а принцесса оставила камор-юнферу Штурм», — доложил он императрице в январе 1744 года. Но и после этого «двор» принца и принцессы оставался немалым — 55 человек, включая адъютанта, тафельдекера, мундшенка, кофишенка, карлиц, камердинеров; духовно окормлял и утешал Анну Леопольдовну дворцовый протопоп Родион Никитин ⁴⁹¹.

Потянулись скучные дни заточения в провинциальной глуши. Сохранившиеся бумаги дела о брауншвейгском семействе молчат о их повседневном житье-бытье в «красных» деревянных хоромах с изразцовыми печами и доставленными из Москвы креслами и столами. Режим заточения явно был более суровым, чем в Динамюнде; в марте 1744 года особым указом императрицы охране разрешалось «по требованию принцессы Анны окончины на двор открывать позволить». Впрочем, летом она могла гулять в саду и кататься на качелях — но непременно под надзором охраны из шести солдат во главе с офицером.

Длительная командировка подорвала здоровье Салтыкова. «Грудь ломит, мокрота в груди загустилась», — жаловался он государыне. Вскоре он выпросился в Москву, а его место занял майор Измайловского полка Иван Гурьев. Новый начальник охраны занялся ремонтом запущенных помещений. Из Петербурга не приходило никаких указаний об ужесточении режима поднадзорных — о них как будто забыли. Казалось, жизнь замкнутого мирка ссыльных налаживалась, насколько это было возможно в тюремной обстановке маленькой крепости. «Вашему императорскому величеству всемилостивейшей моей государыне всеподданнейше доношу, команда состоит благополучно», — рапортовал Гурьев. Но 10 августа 1744 года в Ораниенбург прискакал камергер двора Николай Андреевич Корф. Доверенное лицо государыни (Корф был женат на ее двоюродной сестре Екатерине Скавронской) должно было взять на себя руководство тюремной командой и доставить пленников, «куды по указу нашему повелено».