Анна-Мария

Анна-Мария не вернулась в ту большую гостиницу, где ночевала в первый свой приезд. Она нашла другую, которая находилась в тупике, с виду не привлекательную, но чистую, ее как раз заново отделывали. Даже выстроили дансинг в нижнем этаже, и бар уже действовал, хотя штукатуры еще не ушли, еще стояли банки с красками, стремянки и продолжали работу белые, как пекари, каменщики. Что за нелепая мысль — устраивать дансинг в глухом закоулке, в этом городе П., который и сам-то находится в тупике. Пока что завсегдатаями бара являлись только сами хозяева гостиницы — пара, состоявшая в незаконном сожительстве, — она вложила в дело деньги, а он — инициативу. Заходила сюда и красотка официантка из ресторана. У нее был необыкновенно пышный бюст — между пуговицами ее белой блузки постоянно зияли прорехи, — замысловатая прическа, целое сооружение из черных, как смоль, волос и громко цокавшие на ходу деревянные подошвы. Бывали здесь и родственники хозяйки — двое мужчин и женщина; в каких отношениях они состояли между собой, трудно было сказать. Судя по говору — южане. Анна-Мария встречала всех этих людей в ресторане, где еще не просохли стены — оранжевые, с золотым бордюром. Были здесь и другие постояльцы: юная чета молодоженов, которые, поговорив о спорте, надолго умолкали, потому что больше говорить им было не о чем, и, наконец, милая молодая дама с младенцем, целыми днями щебетавшим в номере, рядом с номером Анны-Марии; но по ночам он, слава богу, спал.

Номер тоже был отремонтирован, но кое-как: в послевоенное время не было хороших материалов. Краска уже успела облупиться; электрическая лампочка давала так мало света, что по вечерам не было возможности читать; ни настольной лампы у кровати, ни занавесей на окне, ни скатерти на столе. Из окна, выходившего во двор, была видна низкая крыша с круглой, как бутылки, черепицей. Жители гостиницы поглядывали на Анну-Марию с любопытством, хотя ничего особенно странного не было в том, что она заехала в этот тупик — не более странно, чем то, что там выстроили бар и дансинг.

Передав дело Жозефа в руки Клавеля, Анна-Мария стала ждать. Она слонялась по городу с фотоаппаратом, снимала собор, узкие улочки, прелестные фонтаны — черные лебеди, выпускавшие из клюва тонкие струйки воды, — снимала большие и тяжеловесные башни, напоминавшие об отдаленном родстве этого города с Авиньоном, и двойной ряд платанов на широком, как поле, бульваре, а также вид со стороны поросшего травою спуска… Клавель не советовал ей пока ввязываться в это дело: если оно обернется плохо, если его раздуют и Жозефа не выпустят, тогда видно будет, а пока лучше сидеть тихо. Как только Клавель узнавал что-нибудь новое, он заходил к Анне-Марии, и появление у нее в гостях местного жителя, да еще такого жителя, как Клавель, удивляло постояльцев гостиницы еще больше, чем ее одиночество. Они встречались в ресторане, единственном месте в гостинице, где можно было посидеть. Наконец стало известно, в чем обвиняют Жозефа: старая история, еще с сорок третьего года. Рауль послал как-то Жозефа в одну деревню с поручением, а в тот вечер ребята там готовились к налету на дом одного коллаборациониста, так как в близлежащем маки, в горах, не хватало одеял и материи для шортов. Увидев Жозефа, человека, как известно, решительного, ребята попросили его помочь им. Жозеф помог и на следующий же день уехал. Теперь, в 1946 году, коллаборационист подал на этих ребят в суд, и когда к ним пришли с обыском, то нашли у одного парня одеяло, у другого — два. Полагая, что никто не знает, кто такой Жозеф, и тем более что Жозеф в тот вечер был с ними, парни свалили всю вину на человека по имени Жозеф Карделла, ночевавшего тогда в селении. Парни были уверены, что это вымышленное имя. Однако полиция, прекрасно осведомленная, разыскала Жозефа, а свидетельские показания настолько убедительно подтвердили его пребывание в ту ночь в селении, что отрицать было бессмысленно; сейчас, благодаря показаниям его собственных товарищей, вся тяжесть обвинения лежала на нем.

Анна-Мария очень обрадовалась, когда, вернувшись из тюрьмы, застала Клавеля, поджидавшего ее в ресторане. Жозефа ей не удалось увидеть, а при воспоминании о Робере, сидевшем на земле в тюремном дворе, у нее больно щемило сердце…