Анна-Мария

— Вчера была очная ставка, — выкладывал новости Клавель… — Ребята простить себе не могут, что взвалили все на Жозефа… Дурачье! Вместо того чтобы представить дело как политическое и отвести обвинение в краже, они удовольствовались тем, что приписали все Жозефу, благо им казалось, что его никогда не найдут!.. Когда же они увидели у следователя Жозефа, то во всем сознались и решительно заявили, что свалили вину на него, — надеялись, что его, мол, не разыщут, — сказали, что Жозеф не участвовал в распределении захваченных одеял и материи, так как тут же уехал. И это сущая правда. Тех, у кого нашли вещи, такой оборот дела, разумеется, не устраивает: теперь они рискуют получить по пять лет, как обыкновенные воры! Скажите на милость, что им было делать, не возвращать же коллаборационисту одеяла по окончании войны? Но мы вовсе не горим желанием защищать их, тем более что они, мерзавцы этакие, теперь подтверждают поклеп, возведенный на Жозефа. Обратите внимание, что парни, у которых нашли одеяла, — на свободе, а Жозеф, которого обвиняют только в том, что он разработал план налета, — в заключении.

— Почему?

Плохо выбритые щеки Клавеля собрались в длинные вертикальные складки — он улыбнулся:

— Потому, что он из нашего маки, мадам! А это нечто вроде татуировки, мадам! Татуировка является юридической презумпцией, татуировка, мадам, подтверждает вероятность обвинений, это своего рода характеристика обвиняемого, определяющая среду…

Анна-Мария промолчала. Бог знает что!

У Клавеля было длинное небритое лицо и серые блестящие глаза. Он продолжал:

— Случай с Жозефом не единственный.

— Знаю, я видела Робера и Жака Дерье, как раз когда его привели в тюрьму…

— Жак Дерье? Кто такой Жак Дерье? Не слышал о нем… Вы мне расскажете. Раз вы видели Робера… Он узнал, что вы здесь, и ему кажется, что вы многое можете сделать!

— Бедный Робер!

— Сперва уточним: речь идет о сыне булочника из Кремая, Робере Бувене?

— Кажется, фамилия Робера действительно Бувен, но я твердо уверена лишь в одном: я только что видела моего Робера, он очень исхудал, но это, несомненно, он…

— Вы хотите сказать, что когда-то Робер был откормленным толстяком? За три года люди меняются… Ведь уже три года, как вы его не видели? Теперь ему двадцать три… Ну конечно, тот самый. Его обвиняют в убийстве, вы знаете об этом?

— Мне сказал надзиратель… Уверяю вас, что Робер не дотронулся бы до оружия, даже если б от этого зависела его жизнь. Он смертельно боится всякого огнестрельного оружия… Вам, вероятно, известно, что в гестапо ему вырвали ногти на ногах и не добились от него ни слова. Герой. Он доставал для нас провиант, и в этом деле не имел себе равных. Но огнестрельного оружия он боялся.

— Так вот! Его обвиняют в убийстве. Я считаю, что ваше вмешательство необходимо, вы должны нам помочь.

— О! Знаете ли, мое вмешательство…

Клавель глотнул виноградной водки, зажег сигарету… Он был сбит с толку. Эта дама с толстыми светлыми косами и внимательным взглядом, дама с брильянтом на мизинце, в тонких чулках — и есть та самая «Барышня»… Когда он вернулся из концлагеря, человек двадцать рассказывали ему о «Барышне», о знаменитом побеге из тюрьмы П. Как ни трудно представить себе эту даму, устраивающей побег заключенным, он уже свыкся с этой мыслью. Все-таки именно она предупредила его о Жозефе и пробралась в тюрьму. Но при всем том здесь была какая-то неувязка. Казалось бы, она принимает так близко к сердцу это дело, из-за него не уезжает из П., а чуть он попросил ее помочь, сразу пошла на попятный. Если она сидит в П., чтобы разгуливать с фотоаппаратом, то можно с таким же успехом вернуться в Париж и заниматься своими делами там.

— Не можете ли вы рассказать мне все подробно? — спросила Анна-Мария.

Ага! Все-таки…

— В селенье Ля Дотт, которое в трех километрах от Кремая, подстрелили кабатчика. Гнусный субъект, спекулянт. Политикой он не занимался, ну, а деньги не пахнут… Он стоял на пороге своей двери в тот вечер, когда в него выпустили целую автоматную очередь. Весь заряд попал в живот… Проклятое отродье: он не умер! И не подал в суд… Кто подал в суд, до сих пор неясно, однако за Робером явились в Кремай, арестовали его и еще одного парня, на ферме, вблизи Кремая… девятнадцатилетний головорез…

— И есть улики?