Анна Павлова

Мы постоянно уходили из театра с желанием как можно больше узнать об искусстве страны. Я посмотрел довольно плохую постановку «Летучей мыши», где мужские партии в вальсе «Голубой Дунай» исполняли самые толстые травести, каких я когда-либо видел. Как отвратительно они выглядели в своих атласных штанишках до колен! «Кавалер роз» оказался намного интереснее, в нем каждое мгновение доставляло наслаждение. Я чуть не пропустил его, так как опасался, что не успею переодеться, а в пиджачном костюме меня не пустят. Но мне сказали, что не стоит беспокоиться.

На следующее утро ко мне подошла Павлова и сказала:

– Прошлым вечером, Элджи, мы пошли в «Оперу», в перерыве я сказала Лизе: «Посмотри, какой-то сумасшедший в розовом галстуке! Похож на Элджи». А Лиза ответила: «Это и есть Элджи». В самом деле, Элджи, тебе следует знать, что полагается носить по крайней мере черный галстук, если не вечерний костюм.

Порой она придерживалась очень строгих правил относительно официальной одежды.

Было интересно послушать современные разговоры о Павловой. Она заставила окружающих понять, что они забыли, что собой представляет по-настоящему классическая школа. Они помнили только карикатурных балерин. Но, увидев Павлову, они перестали повторять уже надоевшую фразу: «Мы снимаем свои шляпы перед Дункан, потому что она сняла свои туфли». Они поняли, что Павлова не обладает этой ужасно негибкой спиной балерины, а движения ее рук были невероятно текучими.

Естественно, Павловой было чрезвычайно любопытно увидеть как можно больше современных школ. Помню, как интересно мы провели время в Дрезденском оперном театре. Глядя на совершенно новые движения, исполняемые кордебалетом, Павлова повернулась ко мне и заметила, пожав плечами: «Фокин делал все это в 1910 году, но Императорский театр не позволил».

А когда мы уходили, она бросила: «Они продвигаются вперед. Жаль, что у них нет таких хороших балетмейстеров, как у нас в России, чтобы показать им старое, но, во всяком случае, они продвигаются вперед».

Затем мы конечно же посетили школу Мэри Вигман в Дрездене. Вигман была одета в черное платье для упражнений с облегающим корсажем и длинной юбкой и черную шаль. На ногах у нее были алые комнатные туфли, которые она, естественно, снимала, когда танцевала. Она произвела на нас не слишком приятное впечатление. Встретила нас она довольно натянуто, и в ее танце ощущалось какое-то напряжение. Но, как ни странно, ее танец мне понравился. Он казался чрезвычайно серьезным, и в нем совершенно не ощущалось этой абсурдной Bewegungsfreude[62], которая так часто смотрится неуклюже. Произведение в целом носило некоторый оттенок религиозности, и его возвышенный характер подчеркивался ударами барабанов и гонга. Некоторые из танцовщиц были поразительно красивыми девушками, большинство из них одеты в черное – прекрасный контраст с ярко-оранжевыми стенами студии.

После Дрездена мы отправились в Лейпциг, Ганновер, Бремен, Франкфурт, Гамбург и Кёльн и везде выступали с огромным успехом. Во время переезда из Остенде в Дувр Павлова подошла ко мне, подала маленький пакетик и продолжила свою прогулку по палубе. Я спокойно сказал: «Спасибо, мадам», думая, что это шоколадка, но, развернув пакет, обнаружил, что это наручные часы! Я побежал за ней, чтобы поблагодарить должным образом, и она сказала: «Это чтобы возместить тебе потерю».

За немецким турне последовал «ковент-гарденский» сезон. Новый балет «Роман мумии». Хлюстин серьезно заболел, не успев закончить постановку, и завершил работу Новиков. Помню, как отправился в Айви-Хаус на примерку костюма, который состоял из воротничка, браслетов, очень коротких шортиков и прозрачной юбки. Может, покажется смешным, если я скажу, что грим имеет какое-то значение, но без него мне казалось, что я выгляжу совершенно неприлично. Когда пришла Павлова, чтобы посмотреть костюм, я в смущении пробормотал: «Извините, мадам». Еще никогда в жизни я не ощущал себя столь обнаженным и пристыженным. Я испытал гордость, когда предложил сделать основы для париков, чтобы придать нашим головам удлиненный египетский вид, и мое предложение приняли.

Конец сезона принес труппе много перемен. Наш любимый дирижер Теодор Штайер вышел в отставку, мы надеялись, что только временно, но, увы, он так и не поправился и умер месяцев через восемнадцать. Хильда Бутсова, вступившая в тайный брак с Гарри Миллзом в Мексике, покинула труппу и вернулась с мужем в Нью-Йорк, а Молли Лейк и Тамара Фриде тоже прекратили свое долгое сотрудничество с труппой. Мы знали, что нам будет очень не хватать их всех, особенно Теодора Штайера, отличавшегося удивительным пониманием танцовщика. «Будет ли его преемник столь же полезным, сможет ли нам так же помогать?» – размышляли мы.