Анна в кроваво-алом

Вынимаю атам из рюкзака и вешаю на плечо, затем отдаю рюкзак Томасу и киваю Уиллу – мол, веди. Следуя за ним, мы обходим фасад здания, проходим еще два и наконец добираемся до старого на вид дома. Наверху застекленные, квартирного типа окна и один заколоченный оконный проем. Заглядываю за угол и вижу пожарную лестницу с опущенным нижним пролетом. Дергаю входную дверь. Не знаю, почему она не заперта, но тем лучше. Мы бы представляли собой чертовски подозрительную картину, вздумай карабкаться по пожарке.

Когда мы входим в здание, Уилл движением головы указывает на лестницу. Запах стоит такой затхлый, кислый и нежилой, словно здесь жило слишком много разных людей и каждый оставил по себе амбре, плохо сочетающееся с остальными.

– Ну что, – говорю я. – Не собирается ли кто-нибудь рассказать мне, во что мы намерены вляпаться?

Уилл ничего не говорит. Он просто бросает взгляд на Кармель, и та послушно начинает:

– Лет восемь назад в квартире наверху были захвачены заложники. Какой-то железнодорожный рабочий спятил, запер жену и дочь в ванной и принялся размахивать пистолетом. Вызвали полицию, те отправили наверх переговорщика. Вышло не очень хорошо.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Она хочет сказать, – влезает Уилл, – что переговорщика застрелили в спину, ровно перед тем как преступник пустил себе пулю лоб.

Пытаюсь переварить информацию и не поднять Уилла на смех за слово «преступник».

– Жена и дочь благополучно выбрались, – добавляет Кармель. Голос у нее нервный, но возбужденный.

– И где в этой истории привидение? – спрашиваю. – Вы тащите меня в квартиру с каким-то безответственным железнодорожником?

– Это не железнодорожник, – отвечает Кармель. – Это полицейский. Рассказывают, он до сих пор появляется в этом здании. Люди видели его в окна и слышали, как он говорит с кем-то, убеждает чего-то не делать. Однажды, рассказывают, он даже заговорил с малышом, который играл внизу на улице. Высунул голову из окна и наорал на него, велев ему убираться отсюда. Напугал до полусмерти.

– Смахивает на очередную городскую байку, – говорит Томас.

Но, судя по моему опыту, обычно это не байки. Не знаю, что обнаружу, когда мы поднимемся в ту квартиру. Не знаю, обнаружим ли вообще что-нибудь, и, если да, не знаю, следует ли мне его убивать. В конце концов, никто не упоминал, что этот коп причинил кому-то реальный вред, а в нашей практике железно принято оставлять безобидных в покое, как бы они ни выли и ни гремели цепями.

«В нашей практике». Атам тяжким грузом висит у меня на плече. Я знаю этот нож всю жизнь. Я наблюдал, как клинок проходит сквозь свет и воздух, сначала в отцовской руке, потом в моей. Его сила поет во мне – она вливается через руку мне в грудь. Семнадцать лет она хранила меня и наделяла могуществом.

Кровные узы, всегда говорил Гидеон. «Кровь твоих предков выковала этот атам. Люди силы проливали свою кровь, кровь воинов, чтобы изгонять духов. Атам принадлежит твоему отцу и тебе, и вы оба принадлежите ему».

Вот что он мне говорил. Иногда смешно шевелил руками, явно кому-то подражая. Нож мой, и я его люблю, как любят верного пса. Люди силы, кто бы они ни были, вложили кровь моих предков – кровь воинов – в этот клинок. Он изгоняет духов, но я не знаю куда. Гидеон и отец приучили меня никогда не спрашивать.

Я так напряженно думаю об этом, что не замечаю, как привожу их прямо в нужную квартиру. Дверь оставлена нараспашку, и мы входим сразу в пустую гостиную. Подошвы стучат по голому полу или что там от него осталось, когда сняли весь ковролин. Похоже, ДСП. Останавливаюсь так резко, что Томас врезается мне в спину. На миг мне кажется, что здесь пусто.

Но затем я вижу съежившуюся в углу возле окна черную фигуру. Она прикрывает голову руками и раскачивается, что-то нечленораздельно бормоча.

– Ого, – шепчет Уилл, – а я думал, здесь никого не будет.

– А здесь никого и нет, – отвечаю и чувствую, как они напрягаются, улавливая смысл моих слов.

Не важно, на что они рассчитывали. Увидеть призрака в натуре – совершенно иное дело. Знаком велю им не приближаться и по большой дуге обхожу полицейского, чтобы рассмотреть получше. Глаза у него широко открыты, вид перепуганный. Он бормочет и стрекочет как бурундук, абсолютно бессмысленно. Неуютно думать, каким рассудительным он наверняка был при жизни. Достаю атам – не с целью угрозы, но просто вынимаю, на всякий случай. Кармель тихонько ахает, и это почему-то привлекает его внимание.

Блестящий глаз упирается в нее.

– Не делай этого, – шипит он.

Она отступает на шаг.

– Эй, – негромко окликаю я, но ответа не получаю.

Глаза копа устремлены на Кармель. Видимо, что-то в ней такое есть. Может, она напоминает ему о заложниках – жене и дочери.

Кармель не знает, как быть. Рот у нее открыт, слово застряло в горле, взгляд ее мечется между мной и полицейским.