Анна в кроваво-алом

Анна перекидывает бледную ногу через переднее сиденье и плюхается рядом:

– Я с тобой.

Я и не спорю. Компания может пригодиться. Завожу машину и выезжаю. Анна просто смотрит на проплывающие мимо дома и деревья. Наверное, смена пейзажа ей интересна, но лучше бы она что-нибудь сказала.

– Кармель не сделала тебе больно, ну, там? – спрашиваю я только ради того, чтобы заговорить.

Она улыбается:

– Не будь дурачком.

– У тебя там все было в порядке, в доме?

Лицо ее обретает неподвижность, наверняка умышленную. Она всегда так неподвижна, но у меня такое ощущение, что сознание у нее вроде акулы, вертится и плавает, и вижу я лишь спинной плавник, да и то мельком.

– Они продолжают являться мне, – осторожно говорит она. – Но они все еще слабы. За вычетом этого я просто ждала.

– Чего ждала? – спрашиваю я.

Не осуждайте меня. Порой только и остается, что тупицей прикинуться. К сожалению, Анна на это не ведется. Поэтому мы сидим, я рулю, а на кончике языка у меня так и вертятся не произнесенные слова. Хочу сказать ей, что мне не обязательно это делать. Жизнь у меня очень странная, и она в нее прекрасно впишется. Вместо этого я говорю:

– У тебя не было выбора.

– Это не важно.

– Как так?

– Не знаю, но не важно, – отвечает она. Краем глаза улавливаю ее улыбку. – Мне бы не хотелось делать тебе больно.

– Не хотелось?

– Конечно. Поверь мне, Кассио. Я никогда не хотела устраивать такую трагедию.

Наш дом стоит у подножия холма. К моему облегчению, мамина машина припаркована перед крыльцом. Можно было бы продолжить этот разговор. Я мог бы поддеть ее, мы бы поспорили. Но я не хочу. Я хочу отложить это на потом и сосредоточиться на текущей проблеме. Может, мне и не придется никогда с этим разбираться. Может, что-то изменится.

Въезжаю на подъездную дорожку, и мы вылезаем, но, поднимаясь по ступенькам крыльца, Анна начинает принюхиваться. Она морщится словно от головной боли.

– Ой, – соображаю я, – точно. Прости. Я забыл про чары. – Жалко пожимаю плечами. – Понимаешь, кое-какие травки и заговоры – и никакое умертвие в дверь не войдет. Так безопаснее.

Анна скрещивает руки на груди и облокачивается на перила.

– Понимаю, – говорит она. – Ступай за мамой.

Оказавшись внутри, слышу, как мама напевает себе под нос какую-то мелодию – наверное, сама придумала. Вижу, как она проходит мимо арки в кухне, носки скользят по деревянному полу, а пояс от вязаной кофты волочится следом. Подхожу и ловлю его.

– Эй! – с раздраженным видом говорит она. – А ты разве не должен быть в школе?

– Тебе повезло, что это я, а не Тибальт, – говорю, – а то кофта была бы уже в клочья.

Она фыркает на меня и завязывает пояс на талии, где ему и полагается быть. В кухне пахнет цветами и хурмой – теплый, зимний запах. Она готовит новую порцию «Благословенного попурри», как делает каждый год. С сайта расходится на ура. Но я тяну время.

– Ну и? – говорит она. – Ты не собираешься рассказать мне, почему ты не в школе?

Набираю побольше воздуха:

– Кое-что случилось.

– Что? – Тон у нее почти усталый, словно она наполовину ожидает как раз таких плохих новостей. Наверное, она всегда ожидает тех или иных плохих новостей, зная, чем я занимаюсь. – Ну?

Я не знаю, как ей об этом сказать. Реакция может оказаться неадекватной. Но применимо ли это понятие к данной ситуации? Теперь я уже гляжу в очень обеспокоенное и возбужденное мамино лицо.

– Тезей Кассио Лоувуд, лучше выкладывай.

– Мам, – говорю, – только не психуй.

– Не психовать? – Уже руки в боки. – Что происходит? У меня тут очень странное ощущение. – Не сводя с меня глаз, она шествует на кухню и включает телевизор.

– Ма-ам, – но мой стон опаздывает.

Подойдя и встав перед телевизором рядом с ней, я вижу полицейские мигалки, а в углу школьные фотографии Уилла и Чейза. Стало быть, история выплыла наружу. Полицейские и репортеры облепляют газон, словно муравьи хлебную корку, готовые разломать, поделить ее и унести прочь, чтобы слопать дома.

– Что это? – Она прижимает ладонь ко рту. – Ох, Кас, ты знал этих мальчиков? Какой ужас! Это потому ты не в школе? Вас распустили на сегодня?

Она изо всех сил старается не смотреть мне в лицо, выпаливает эти цивильные вопросы, но подлинная причина ей известна. Она даже обмануть сама себя не может. Через пару секунд она выключает телик и медленно кивает, силясь осмыслить услышанное:

– Расскажи мне, что случилось.

– Я не знаю, как именно.

– Попробуй.

И я пробую. Опускаю как можно больше деталей. Кроме укусов. Когда я говорю ей об этом, у нее перехватывает горло.

– Думаешь, это то же самое? – спрашивает она. – То, которое…

– Я знаю, это оно. Я его чувствую.

– Но ты же не знаешь.

– Мам. Я знаю. – Стараюсь подать ей это дело мягко. Губы у нее сжаты так плотно, что даже губами быть перестали. Кажется, она сейчас расплачется.

– Что было в том доме? Где атам?

– Не знаю. Только успокойся. Нам понадобится твоя помощь.

Она ничего не говорит. Одну ладонь прижимает ко лбу, другой упирается в бедро. Смотрит в никуда. Между бровей появляется глубокая страдальческая морщинка.

– Помощь, – негромко произносит она, а затем еще раз, уже тверже: – Помощь.