Anno domini

Полчаса, которые оставались до начала рабочего дня, были заняты мыслями о ничтожности и незначительности одной судьбы в масштабах страны, города, улицы, в конце концов, одного офиса. Мизерность личности на фоне продолжающейся жизни обостряли разочарованность в своей недавней самоотдаче ради эфемерного общечеловеческого счастья в одной отдельно взятой стране. Он, такой маленький и угнетенный, даже в масштабах этой фирмы, несколько месяцев назад, сидя на кухне за компьютером, мнил себя вершителем истории государства, освободителем от гнета целого народа. Нищий и гордый — как это было романтично совсем недавно! Ни этого ли теперь он стыдится? Ни эта ли самоуверенность компенсируется теперь угнетенностью?

Вадим купил по дороге на работу два пакетика «МакКофе», но не решался выйти из кабинета на кухню, чтобы залить его кипятком. Он ждал Сашу — единственного из коллектива человека, который оставался с ним все это время, и потому в сегодняшней обстановке был отдушиной содружества и моральной поддержки. Хотя сам Саша об этом не знал. И не узнал позднее. Никто не узнал, как тяжело было переступить ему порог Корнеевского офиса. Не узнали, потому что гордость не могла позволить Вадиму выказать свою нерешительность. Однажды услышав, что нет на свете людей, которые не боятся, но есть люди, которые могут побороть свой страх, Вадим принял это выражение за неотступное правило, можно сказать — за жизненный девиз, и все свои страхи перебарывал не врожденной смелостью, а силой духа, заставив себя презирать собственную слабость. Это проявлялось и в молодости, когда он с трудом решался заговорить с незнакомой девушкой и когда он испытывал предстартовую лихорадку перед выходом на сцену с гитарой в руках, и в очереди перед кабинетом стоматолога, и перед выступлением на митинге оранжевых, и перед тем, как зашел в редакцию газеты со своей первой статьей. Всегда страх, сомнения заполняли его сердце, и всегда в этот момент из мозга, из центра сознания накатывалась волна протеста малодушию, он посылал ее таким мощным импульсом, что казалось, вот-вот увидит пену на гребне взбунтовавшейся силы разума. Вся сущность его противилась страху, даже лицо меняло свое выражение. Ему казалось, что в этот момент вся злость, которая так или иначе присутствует в глубинах каждой человеческой души, сконцентрировавшись в одном стремлении, и, направленная в рациональное русло, поглощает весь организм, начиная от макушки. Именно оттуда он ощущал это движение, напрягающее кожу головы под волосами, ожесточающее взгляд, опускающее уголки рта и вселяющее презрение к страху и к себе — боящемуся, эту злость — обузданную, закованную в цепи нравственности и поэтому не опасную для окружающих, но полезную для собственного становления, для уверенности и решимости.