Аноха

…В тот же вечер Тих Тихч вытащил из портфеля толстый, приготовленный к отправке пакет, с досадой швырнул его в нижний ящик стола и замкнул на ключ.

8

Дымятся опоки, синим чадом, высовывают желтые языки пламени, потрескивая от нестерпимого жара. Чугун, остывая, розовеет, потом цвет густеет, и кажется, что опоки налиты свежим вишневым соком. Клубится черная мельчайшая пыль, в'едаясь в поры, проникая сквозь одежду, всасывается тяжко дышащими легкими. Воздух насыщен ее неуловимыми частичками.

Если смотреть сверху, с легкого мостика вагранки вниз, то и люди и вещи, вмещенные в огромное нутро литейной и окутанные голубой мглой, кажутся одним огромным существом.

Облокотившись на поручни мостика, Тих Тихч вглядывается вниз, мучительно стараясь разгадать его движения, напряженные и властные. Много лет работает Тих Тихч на этом заводе, и все ценят его как хорошего спеца. И Тих Тихч принимает это уважение как законную, честно заработанную плату. Острые его глаза буравят насквозь металл, и он узнает с одного взгляда качество чугуна. Его короткие, с мясистыми пальцами руки наощупь и безошибочно определяют добротность работы.

Сидя ночами над чертежами заказов, Тих Тихч уверенной рукой наносит черные линии карандашом, заставляя их дробиться, пересекаться, обрывая внезапно их на одном листе бумаги, чтобы на другом листе продолжать их строгое осмысленное сочетание. Но часто, закончив работу в тиши ночной, Тих Тихч не чувствовал удовлетворения и подолгу расхаживал, вглядываясь в заоконную тьму. Тогда перед ним выплывал громоздкий и грохочущий цех, проходили вереницей лица рабочих. Тогда Тих Тихч чувствовал, как бессилен он проникнуть под брезентовые куртки литейщиков и подглядеть работу хитрого механизма, скрытого от него прозодеждой. Неузнанным и чужим оставался для него мир, заключенный в закопченную оболочку литейщика, управляемый законами, неведомыми Тих Тихчу.

Вот он стоит на дрожащем мостике, около пышащей жаром вагранки, слышит ее мощное дыхание, и кажется ему, что это дышит весь цех: все люди, все предметы, дышит металл — дышит одна огромная грудь… Звенели изделия под молотком браковщика, долетали разорванные голоса снизу, визжали поворотные круги под тяжелыми вагонетками, подвывал приглушенно кран.

У вагранки очередь. Мокрые, пропотевшие рубахи курятся испариной. Возникает и гаснет разговор. Обо всем.

— Эх, счас бы в озеро! У-ух! Здорово!

— Ишь, чего захотел — потом умойся…

— Он вроде морской воды, соленый, курортный…

— А Егорка Шкодов добился-таки: в Кисловодье едет на месяц…

— Нет, брат, я свою деревню ни на какие Кисловодья не сменяю: один сосновый дух чего стоит! А грибы, братцы!

— Тут не до грибов! Как подвалит покос, намахаешься косой с вечера, а на зорьке на завод надо, а тут еще новую чертовщину выдумали… Да как я, скажем, с тобой вместе работать стану, ежели — я мастер, а ты г….?

Тих Тихч вслушивался, как перебрасываются мыслями люди, и ему стало тоскливо и безрадостно.

Арифметически точные, десятки раз проверенные выкладки безупречны. Тих Тихч знает, сколько нужно затратить времени и средств на перестройку процесса формовки. В красиво вычерченных диаграммах, — круги, треугольники, ромбы, — расцвеченных всеми красками спектра, выражена эффективность новых форм работы; они ведут художественный рассказ о замыслах Тих Тихча; они раскрывают тайну мудрого сплетения линий, испещривших чертежи. Лежат эти чертежи в письменном столе его кабинета, но даже отсюда, из цеха, Тих Тихч видит их, и они расстилаются перед его глазами, расчерчивая гудящий цех… Вот здесь будет отливка отопительных приборов… А вот от этой колонки через весь цех протянутся стройными рядами новые верстаки. Здесь загудит новый кран, и электрические вагонетки будут неутомимо хлопотать, убирая готовую продукцию… Тих Тихч составил свой проект реконструкции цеха на конкурс, об'явленный местной газетой и трестом. Проект был закончен, подписан и вложен в конверт, но в тот день, когда окровавленного Аноху унесли из цеха, Тих Тихч забросил проект, чувствуя фальшь и надуманность чертежей.

Тих Тихч понял: прекрасные чертежи его разошлись с жизнью. Четкие, строго рассчитанные на бумаге линии столкнулись с живыми людьми и потерпели поражение. И с тех пор Тих Тихч затосковал. Потянуло его ближе к цеховому гаму, и теперь он часами проводил время в ходьбе по цеху, приглядываясь к людям жадными, ненасытными глазами.

У вагранки Тих Тихч внезапно отметил оживление: все сгрудились около Федоса, который с под'емом о чем-то рассказывал:

— Да… пришли это мы… Спрашиваем, мол, как бы повидать, мол… делегация из цеха. Потолковать, мол, справиться о здоровье… «Кого вам?» спрашивает фершал. «Аноху», говорим. Потом приходит и глядит на нас этак подозрительно. «Нету, — говорит, — Анохи в больнице…» Сердце так и екнуло, а спросить боязно: неужто помер? «Как так нет, коли сами его надысь принесли? С проломом головы который…» — «С проломом?» спрашивает и опять ушел. Ждем… Вертается. «Есть, действительно, с проломом до самых мозгов, но только зовут его не Анохой, а Иваном Шаговым…»