Аномалия

Андре Ванье так и не заснул. Всему виной джетлэг – никак в себя не прийти, – печаль и слишком мрачные мысли. Перед тем как выйти из номера, он написал Люси длиннющий мейл, но в последний момент удержался и не отправил его. Это все равно что бросить сдуру бутылку в море. По телефону из Парижа, где была еще ночь, Люси заявила ему усталым голосом, что у нее “другие приоритеты”. Он написал ей, зная, что это бесполезно, а главное, скажем так, контрпродуктивно. Но когда батарейки в пульте разряжаются, жмешь на кнопки с удвоенной силой. Это так естественно.

Архитектор вышел из международного отеля – как же он это ненавидит: вялые пропорции, лишенные всякой элегантности материалы, напыщенные гнетущие формы – и из арктического воздуха кондиционеров влип прямо в пекло тропического индийского лета. Шум внезапно оглушил его, а удушливый воздух и воздухом-то назвать нельзя. Мумбаи воняет сгоревшими шинами и выдохшейся соляркой. На забитой Пиплайн-роуд он махнул рикше, и грязно-зеленый агрегат застыл прямо перед ним, завывая во все свои десять клаксонов. Андре назвал адрес стройки в районе Каматипура, посулив рикше щедрую плату, и сложился втрое, чтобы впихнуть свое длинное и все еще худое тело в тесное пространство трехколесной повозки. Рикша торопливо вырулил на дорогу, опять нещадно гудя, и нырнул в плотный трафик, следуя по ему одному известному маршруту.

– Почему ты всегда ездишь на рикшах? – спросил его Нильсен накануне. – В такси гораздо спокойней.

Да, но Нильсену с его длинными светлыми волосами, безупречно скроенными костюмами от Hugo Boss, идеально сидящими на атлетической фигуре, и всего-то двумя годами службы в конторе, Нильсену, недавнему выпускнику – ах, его заходы “после вашего проекта Гранд-центра Миссисипи, месье, я просто мечтал работать в «Ванье & Эдельман»”, – Нильсену невдомек, что эти минуты удушья сейчас единственная радость Ванье. На разбитом заднем сиденье трехколесного рикши он жаждет вновь ощутить себя – и иногда у него это получается – двадцатилетним юнцом в Шри-Ланке, где он оказался с той безумной девицей из Неаполя, как ее там, сразу и не вспомнишь, с тяжелой грудью и ослепительной улыбкой, Джулия? Да, вот, Джулия, ну конечно.

Рикша внезапными рывками, пронзительно сигналя, пробирается в шумном вонючем потоке к стройке небоскреба “Суриайя”, и Андре удивляется, что на дверцах автомобилей нет царапин, да и зеркала заднего вида чудом целы. Рикша в кои-то веки не из тех измученных подростков, что покупают в складчину трехколесный велосипед и, доверив свою судьбу Waze, вкалывают без передышки при полном незнании правил дорожного движения. Нет, этот коренастый мужичок неопределенного возраста, в широких черных очках-авиаторах, с агрессивной ловкостью лавирует между грузовиками и легковушками, смело пересекает сплошную осевую, не боясь столкнуться с десятками машин, мчащихся прямо на него, и то, как он целым и невредимым протискивается в гуще потока, сродни чуду, – впрочем, не зря же у него приклеен на руль Будда из полупрозрачного пластика.

Башня “Суриайя” – один из самых амбициозных проектов архитектурного бюро “Ванье & Эдельман”, шедевр изобретательности и стиля: восьмидесятиметровый небоскреб, облицованный стеклом и бамбуком, стянутый стальными профилями. На северном фасаде конденсируется вода, которая используется для орошения зелени на восточном фасаде, а на южном и западном чередуются оконные проемы и солнечные панели – ведь sūryayā означает “солнце”, – обеспечивающие здание электроэнергией. Башня станет символическим промежуточным звеном между районом музеев и университетским кварталом, в ней разместятся стартапы в поисках имиджа, и все этажи уже зарезервированы. Никакая избыточность не испортит простоту небоскреба, это само совершенство, достигнутое постоянным отсечением лишнего. Даже их китайским конкурентам пришлось признать поражение.

Но индийский субподрядчик смухлевал, сэкономив на бетоне для фундамента, бедный Нильсен слишком поздно это заметил, и работы идут теперь с двухнедельным опозданием. Андре Ванье, воспользовавшись своим кратким визитом, грозит, договаривается, выносит заключения, и пусть сегодня воскресенье, в тот же день ближе к вечеру он улетит в Нью-Йорк, к своему “Кольцу”.

“Другие приоритеты”. Андре воротит от этих слов, интуитивно и безошибочно выбранных Люси, от безвозвратно погибшего прошлого, от остывшего чувства. Люси нарочито жестока, потому что ей хочется, чтобы отныне между ними все было непоправимо, она предпочла свести то немногое, что они прожили за три месяца, к очередной интрижке, банальной и мимолетной, – ну подумаешь, переспала со стариком, пока еще более или менее годным к употреблению, несмотря на увядшую кожу и старомодное имя, которым детей уже никто не называет. Не исключено, что он выносит себе более строгий приговор, чем менее суровая Люси.