Аномальная зона

– Ладно, – насупясь, хлопнул пухлой ладонью по столу Выводёров. – Сообщника из числа вохры, я вижу, вы выдавать не намерены. Ну а что скажете насчёт напарника, японского офицера? Это, если не ошибаюсь, тот узкоглазый азиат, который был задержан вместе с вами при попытке проникнуть в лагерь и представился капитаном российской милиции Фроловым?

Иван Михайлович даже вспотел, осознав, в какую историю влип. Признаться в плагиате – прощай, сытая жизнь. Да и зеки, пожалуй, убьют, коли дознаются, что стихи не его…

– Това… простите, гражданин майор…. Японец – тоже абстрактный образ….

– Выдуманный? – оперативник усмехнулся недобро. – Вот, читаю: " Мой напарник – пленный японец офицер Кумияма-сан…» Я скажу вам, что в этом стихотворении выдумка. То, что вы с ним на лесоповале работали. У меня есть справка… так… где она? А, вот. И из неё следует, что заключённый Э-115, то есть Богомолов, занаряжался на глиняный карьер. Стало быть, и предатель, заведшийся в наших рядах, то есть земляк ваш, как означили вы его в своём стихотворении, был в конвое на этом объекте. Что ж, уверен, со временем его личность мы выясним. А вот то, что ваш напарник, японский шпион, тоже там работал в это время – действительно… э-э… творческий полёт фантазии. Потому что в том, кто скрывается под личиной капитана милиции мы, проявив чекистскую бдительность, сразу заподозрили матёрого вражину. И бросили его в шахту. Откуда он на глиняный карьер попасть никак не мог… – Майор удовлетворённо скрестил руки на груди. – Ну что, гражданин Богомолов, или как вас там на самом деле, будем ещё отпираться, в молчанку играть?

– Я… я, право, не знаю, – Иван Михайлович едва не плакал.

– Сейчас узнаешь, – многозначительно пообещал майор и нажал на кнопку селекторной связи на столе. – Ну-ка, Акимыча и Трофимыча ко мне, быстро!

6

Удивительно, но и на том свете, где Богомолов оказался вскоре после того, как два злобных старика в гимнастёрках с засученными рукавами молча и сосредоточенно избивали его, пока не убили совсем, писателя встретил ангел с лицом уркагана. Облачённый в традиционные для райских кущей белые одежды, слуга господа щерился в ухмылке, поблёскивая вульгарной золотой фиксой на верхнем клыке. Взмахнув лебедиными крыльями, он поприветствовал новопреставленного с издёвкой:

– Салют, фраерок. С возвращением. А мы уж решили, что ты совсем копыта откинул…

Иван Михайлович ощутил вдруг тупую, нестерпимую головную боль и понял сразу, что никакой перед ним не ангел, а санитар лагерной санчасти в накинутом на плечи белом медицинском халате, и он, Богомолов, не на том свете, а, к сожалению, всё ещё на этом, и не на облачке воздушном невесомо парит, а лежит на железной больничной койке, укрытый до подбородка колючим, пахнущим карболкой и потными ногами предшественника, одеялом.

Виски ломило, в затылке пульсировало, будто нарыв гнойный там назревал, и писатель, выпростав из-под одеяла слабую руку, прикоснулся ко лбу, нащупав толстую марлевую повязку.

– Крепкая у тебя башка, Гоголь, – одобрительно кивнул санитар. – Такой тубарь об неё раскололи в щепки! Когда меня кумовья вызвали, я на тебя посмотрел – думал, кранты. Голова разбита, стены, пол – всё в кровище. И Выводёров орёт на своих: дескать, на хрена вы его укокошили! Он, ты то есть, грит, ещё не всю информацию слил! Но ты молодец. Даром что писатель! Голова у тебя умная, кость крепкая, вот и сдюжил. На этот раз. Но будет и другой. Поэтому, – он склонился, зашептал раненому в ухо, обдав его зловонным дыханием, – не выпендривайся, героя из себя не строй. Здесь не таких обламывали. Я-то знаю, что говорю. Насмотрелся. Тубарем не достали, в следующий раз киркой по жбану приложат – и наше вам с кисточкой! Ты просекаешь, что я тебе говорю?

Богомолов кивнул, и голова взорвалась болью. Он застонал протяжно и жалобно.

– Короче, слухай тогда. Сейчас к тебе кум придёт, разговор продолжит. Не запирайся. Колись по полной. Тогда жив останешься.

– Да я… Так они же бред какой-то несут… Сообщников назвать требуют… которых отродясь не было… – превозмогая себя, пожаловался писатель.

– А ты думаешь, мы тут все не по бредовым обвинениям паримся? – усмехнулся санитар.

И Богомолов понял вдруг, что никакой перед ним не уркаган, а вполне разумный мужик, загремевший сюда, как и он, по абсурдному обвинению, но пообвыкшийся, вписавшийся вполне в лагерное общество, принявший правила игры и неплохо, по здешним понятиям, устроившийся.

Не в силах пошевелить налитою болью головой, Иван Михайлович вместо кивка моргнул согласно: уразумел, мол, спасибо.

Ангел-санитар взмахнул прощально халатом-крыльями и покинул палату, оставив избитого писателя наедине с тяжёлыми, словно расплавленный свинец, мыслями.