Аномальная зона

– Будем справедливы, мой друг. Тот общественно-политический строй, который уже более шестидесяти лет поддерживается здесь, в таёжной глуши, – и есть истинная, а не продекларированная, как при капитализме, свобода. Что толку от свободы передвижения, когда нет денег на поезд или самолёт? И если тебя в любой точке земного шара ждёт голодная смерть? А здесь у каждого из вас есть надёжная крыша над головой, спальное место, отапливаемый в холодное время года барак. Какая свобода у человека при капитализме? – с жаром сам уже веря в то, что говорит, воскликнул бывший правозащитник. – Питаться с помойки? Жить на свалке в картонной коробке? У меня есть справка, – помахал он с трибуны листком бумаги, – это нормы пищевого довольствия, введённые в лагерях наркомом НКВД ещё 21 января 1943 года. Уже тогда правительство страны, администрация лагеря, несмотря на голодную военную пору, проявили отеческую заботу о простых тружениках-заключённых. Эти нормы, насколько мне известно, действуют и сейчас. Так вот, все выполняющие нормы выработки получают хлеба 600 граммов, овощей – 320 граммов, макаронных изделий и круп – 50 граммов, мясопродуктов и рыбы – 45 граммов, жиров – 6 граммов, сахара – 5 граммов, чая – два грамма. А есть ещё соль, специи, витаминные добавки… И всю эту прорву продуктов, заметьте, полагается съесть за сутки! Но это ещё не все. Гуманность, отеческая забота администрации лагеря распространяется и на тех, кто не занят общественно-полезным трудом. А потому отказчики от работы, симулянты, нарушители режима содержания тоже не голодают. Хотя, откровенно скажу, что тем самым администрация нарушает главный ленинский принцип: кто не работает, тот не ест. Едят, да ещё как! Можно сказать, за обе щёки уписывают по 300 граммов ржаного хлеба, 20 граммов круп, 250 граммов овощей, 25 граммов рыбы, 7 граммов соли и три грамма жиров в сутки! Да ещё по кружке кипятка дважды в день! Находящимся в карцере такая куча еды перепадает через сутки, так они и не работают, от сна опухают! Таких социальных гарантий, заявляю вам совершенно ответственно, для населения, как здесь, в нашем лагере, нет ни в одной стране мира! Вы думаете, в Европе или Америке кто-то будет кормить безработного? Разрешит ему жить в бесплатной квартире? Да ни в коем разе! А у нас – пожалуйсто! И это, несомненно, наша с вами общая заслуга, граждане и товарищи! И заключённые, и вохровцы, и вольнонаёмные сотрудники – каждый вносит посильный вклад в процветание нашей непризнанной таёжной республики! Скажу больше, – заговорщически понизил голос Эдуард Аркадьевич, – если бы трудящиеся Америки, Европы или современной России прознали как-нибудь об условиях содержания в нашем лагере и его местонахождении, у нас бы отбоя не было от желающих сюда попасть! И чекистам на вышках пришлось бы, хе-хе… брать на прицел и охранять не внутреннюю, а внешнюю сторону периметра запретной зоны!

Дочитав доклад, капитан Марципанов опять жадно припал к стакану с водой, а замполит, поднявшись из-за стола, первым зааплодировал. Повскивали с мест суки-красноповязочники и тоже захлопали в ладоши с остервенением. К ним присоединились и рядовые зеки. Даже вохровцы вежливо помахивали затянутыми в чёрные печатки лапами.

Первая лекция Эдуарда Аркадьевича окончилась, таким образом, почти триумфально.

4

Знакомясь с лагерным бытом, новоиспечённому капитану Марципанову было с чем его сравнивать. По прежней своей правозащитной деятельности он не раз бывал во многих зонах пореформенной России. В составе различных общественных комиссий, контролирующих содержание осуждённых в колониях, он давился от запахов параши, пропитанного потом нижнего белья и густого табачного дыма в переполненных камерах следственных изоляторов, «крытых» – на режиме тюремного типа, где содержались особо опасные преступники, приговорённые к лишению свободы пожизненно, дышал вольготно ароматом роз в локальных секторах исправительных колоний, где целыми днями, обоняя цветочки на ухоженных клумбах, слонялись, маясь от безделья, малолетние и взрослые зеки, принудительный труд для которых с недавних пор был отменён либеральным пенитенциарным законодательством.

Понятно, что все современные российские тюрьмы, даже самого строгого вида режимов, казались санаториями в сравнении со сталинским лагерем. Однако Эдуард Аркадьевич как-то быстро свыкся с тем, что здешние подневольные обитатели тяжело и много работают, скудно питаются, спят вповалку на деревянных нарах, не имея иных постельных принадлежностей, кроме жёстких, набитых стружкой, хвоей, мхом и ещё какой-то сыпучей дрянью матрацев и тонких, протёртых местами до дыр суконных одеял, из личных вещей владеют лишь грубо вытесанными из чурбаков ложками, глиняными мисками и кружками, роль которых у многих исполняют ржавые консервные банки, да сменной парой ветхих портянок.