Аномальная зона

– Да, мы живём трудно и бедно, – отчитывал он иной раз по поручению Клямкина какого-нибудь нарушителя дисциплины или отказчика от работы, – но трудности эти носят временный характер. Вражеское окружение не даёт нашему передовому строю развернуться во всей красе, дать каждому по потребностям. Поэтому даём по возможностям, которые у нас крайне ограничены. А ты, любезный, отказываясь от общественно-полезного труда, не выполняя норму выработки, нарушая режим содержания, ещё более ухудшаешь экономическую ситуацию в лагере и играешь на руку нашим врагам! Великий пролетарский писатель Максим Горький сказал: человек – выше сытости! А тебе бы только жрать и ни хрена не делать на пользу общества, коллектива! И так уж вас, заключённых, не перегружают особо. Никаких забот у вас нет! Только маши кайлом да тачку толкай. Нормальная работа, полезная, между прочим, для твоего здоровья. Никакой гиподинамии, ожирения, инфарктов, гипертоний. При капитализме, к твоему сведению, граждане деньги платят за то, чтобы в спортзале на тренажерах позаниматься, имитирующих физический труд. А у вас – пожалте, всё бесплатно! Руками маши, туловищем вращай, ноги тренируй, сколько душе угодно. Так нет, сачкуете, саботируете, работаете из-под палки, а не для собственного удовольствия! И-э-эх, что вы за люди…

Зеки, как убедился вскоре бывший правозащитник, в большинстве своём оказались народом лядащим. Даже лучшие из них, облечённые доверием администрации лагеря, относились к своим обязанностям спустя рукава. То и дело приходилось распекать приставленного для обслуги к нему бесконвойника:

– Ну как ты, бестолочь, давеча сапоги мне начистил?! Голениша намазюкал, я сел, ногу на ногу положил – и пожалте, все колени у галифе ваксой перепачкал! Не-ет, надо тебя отправить тачки на карьере катать.

– Я постираю, гражданин начальник… – бледнел с перепугу зек.

– Да уж постирай. Сделай милость! И отгладь так, чтобы о стрелки обрезаться можно было!

Многое об истории и обустройстве лагеря Марципанов-младший почерпнул из рассказов Клямкина. Замполит плотно опекал молодого сотрудника, откровенно навязываясь в друзья. Частенько они коротали вечера за партией в шахматы. Эдуард Аркадьевич этой игры терпеть не мог, считал пустой тратой времени, ни выигрыш, ни проигрыш его абсолютно не интересовали и оставляли равнодушным. Но ходы он знал и решительно двигал фигуры по клеткам, всякий раз перед тем, как пойти, изображая на лице мучительные раздумья. Тем слаще были для Ку-клуц-клана победы, которые тот одерживал одну за другой. Подполковник относился к шахматам абсолютно серьёзно, но играть, судя по всему, хронически не умел. В противном случае он мог бы, с учётом уровня Марципанова-младшего, ставить ему всякий раз мат в три хода.

В этих длинных и бессмысленных поединках бывший правозащитник видел для себя лишь три несомненных плюса. Во-первых, в ходе сражений противники опустошали один, а то и пару графинчиков кедровки, до которой Эдуард Аркадьевич был большим охотником. Во-вторых, Клямкин, выпив, распускал язык и сообщал много интересного. А в-третьих, надо же было как-то убивать длинные и скучные вечера – без телевидения, Интернета… Была, конечно, ещё Октябрина, но та приходила, таясь, ночами – блюла нравственность, как настоящая комсомолка.

После третьей рюмки настойки подполковник обычно заливался чахоточным румянцем, добрел лицом, сгоняя со щёк жёсткие складки, расстёгивал туго стягивающий шею воротник кителя и, взявшись за шахматную фигуру, произносил что-то вроде:

– А мы вашу блокаду вот этим слоником-то и прорвём… – А потом вздыхал удручённо: – Эх, Эдуард Аркадьевич! Дорогой вы мой товарищ капитан! Если бы вы только знали, что значит всю жизнь провести во вражеском окружении, на боевом, понимаешь, посту… Ни на минуту нельзя расслабиться, утратить чекистскую бдительность.

Марципанов-младший, наобум двигая пешку, кивал сочувственно.

– Вот вы, значит, как… – всерьёз задумывался над его ходом замполит. – Что бы это, понимаешь, значило? Вроде бы подставляете фигуру-то. Просто бери её, как говорится, голыми руками… Но в чём здесь подвох?

– А что ж не расслабиться-то, – исподволь направлял в нужное русло разговор бывший правозащитник. – Вроде все вокруг свои, проверенные давно люди…

– Не скажи-и, – не отрывая взгляда от доски, гнул своё Клямкин. – Сомнения в праведности нашего дела, в правильности выбранного нами раз и навсегда пути проникают и в среду начсостава. Я уж не говорю о спецконтингенте… Да! – вскидывался он и, угрожая длинным кривым пальцем неведомым оппонентам, настаивал на своём: – Проникают! И будут проникать! Нас ещё великий товарищ Сталин учил: чем крепче завоевания советской власти, тем сильнее желание врагов её уничтожить. А уж построенный нами в отдельно взятом регионе коммунизм и вовсе вызывает у империалистов ярость и зубовный скрежет! В своей ненависти к нам они способны на любую подлость, мерзость и провокацию!

– Да ведь как сюда к нам проникнешь? – подначивал его Эдуард Аркадьевич. – Кругом посты, дозоры, секреты…