Аномальная зона

– СОБР – с большой буквы пишется или с маленькой? – уточнил пожилой майор.

– Сводный отряд быстрого реагирования, – охотно подсказал ему милиционер. – Они вас тут в момент всех мордой в землю положат.

– Значит, вслед за бомбардировкой предполагалась ещё и высадка десанта, – удовлетворённо кивнул краснолицый подполковник и обвёл победным взглядом присутствующих. – Вот, товарищи! Видите, какую матёрую вражину мы обезвредили!

Унылый худой подполковник тоже оживился заметно:

– Оч-очень интересно… Давненько нам не попадалась такая крупная рыбина! – и подняв назидательно указательный палец, изрёк: – Я всегда предупреждал, что чем лучше развивается наш Особлаг, чем зримее наши достижения, тем с большим остервенением и злобой враги будут пытаться помешать нам строить светлое будущее. Беснуясь в бессильной ярости, они со свойственными им хитростью и коварством всё чаще будут засылать на наш островок свободы шпионов, диверсантов, убийц. И сейчас, – он вперил перст во Фролова, – один из них стоит перед нами. Этот наймит иностранной разведки обнаружен и изобличён благодаря бдительности и высокой боевой выучке наших чекистов – и офицеров, и рядовых. Этот подонок и мразь решил, что сможет с группой своих приспешников покуситься на светлые завоевания нашего народа…

– Фильтруй базар, шут гороховый, – угрюмо заметил, косясь на подполковника щелочками глаз, Фролов.

– Этот мерзавец вообразил, что сможет помешать нам уверенным шагом идти по пути социализма к коммунизму, в светлое будущее всего человечества, – гнул свое, кипя негодованием, худой подполковник. – Эта козявка, тля, которую мы, чекисты, раздавим вот этим пальцем…

Капитан вдруг рванулся вперёд, схватил пятернёй указующий перст подполковника, крутанул. Палец тюремщика сухо треснул и сломался легко, как карандашик.

– Я ж предупреждал – подбирай, козёл, слова, когда с российским ментом разговариваешь! – не отпуская палец подполковника, прошипел Фролов.

– А-а-а! – орал благим матом тот.

На милиционера навалились все сразу, крепко шандарахнули по затылку. Последнее, что он услышал, теряя сознание, были вопли толстого подполковника:

– В кандалы его! В карцер! Не кормить, не поить! Врача к замполиту!

Глава восьмая

1

Эдуард Аркадьевич давно не спал так безмятежно и сладко. Его изболевшееся в результате многочисленных ушибов и физического перенапряжения последних дней тело утопало, паря невесомо, где-то в недрах пуховой перины, взбитой и мягкой, которая обволакивала бережно и неощутимо, как пена.

Во сне он сбросил с себя такое же чрезвычайно тёплое, но лёгкое одеяло, и теперь слабый ветерок приоткрытого окна приятно овевал распаренную сном и жаркой постелью обнажённую плоть.

На улице, судя по всему, давно рассвело.

Правозащитник с трудом вынырнул из глубокой перины, скрипнув панцирной сеткой, сел на край кровати, нашарил босыми ногами мягкие войлочные тапочки, отороченные белым заячьим мехом и, поднявшись, подошёл к столику в центре опочивальни.

Мышцы рук, ног, натруженные непривычной нагрузкой, поясница и крестец, которыми он крепко приложился о ветви, а потом и о землю, выпав из вертолёта, болели, ныли при каждом движении, сразу напомнив ему, куда и как он попал.

Эдуард Аркадьевич со стоном опустился на стул у столика, протянув руку, взял открытую пачку «Герцеговины Флор», достал оттуда длинную папиросу, понюхал. Табак, несмотря на долгие годы хранения, буквально благоухал.

Смяв гильзу, Марципанов сунул папиросу в рот, чиркнул заботливо оставленной здесь же кем-то бензиновой зажигалкой, прикурил, пыхнув серым ароматным дымком. Крепковато, конечно, если сравнить с «Кэмелом» или «Мальборо», но тоже весьма и весьма ничего.

Он опять затянулся, взял в руки хрустальный графинчик с местной настойкой-кедровкой, которую успел распробовать ещё вечером, налил себе крохотную рюмочку, выпил одним глотком, чмокнул, смакуя, губами. Божественно! Совсем неплохо, судя по первым впечатлениям, обустроились здесь бериевские последыши!

Расслабленно откинувшись на спинку стула и покуривая, Эдуард Аркадьевич с удовлетворением обвёл взглядом своё новое жилище.

Добротная, не иначе как из векового дуба сработанная, резная мебель. Тяжёлые, монументальные, на века сделанные шифоньер, сервант, зеркало со створками на прикроватной тумбочке – трельяж, кажется, называется, – этажерка с книгами на полочках, у окна письменный стол, покрытый зелёным сукном, длинные стеклянные вазы с бумажными розами кроваво-красного цвета, торчащими из узкой горловины, статуэтки фарфоровые – лихой гармонист на пеньке, женщина с крыльями – балерина, должно быть, солдат с собакой, выточенный из куска дерева… Будто в далёкое-далёкое, самое раннее детство попал…