Аномальные истории

Рыбак рыбака видит издалека, а сталкер сталкера. Паше уже давно нужно было выговориться, но некому. Среди сослуживцев попадались одни банальные, совершенно обычные юнцы, только-только, вступившие в пору взросления, и в уме каждого гнездились однообразные желания, не отличающиеся оригинальностью: приду домой — напьюсь, (жажда, видишь ли, мучает), и баб целый вагон. Он долго не решался, но всё же выложил душу, потому что носить в себе, видимо, было уже невыносимо: кругом непонимающие люди, для которых высшей степенью достижения и крутости, был таз с шампанским, которого, большинство и в глаза не видело. (Раз не знают, что такое троллейбус). И непременно грязные ноги в вонючей газировке. Фаза возлежания в тазу с чёрной икрой пройдена гораздо позже, фальшивый коньяк — тогда же, но в восемьдесят втором… В начале восьмидесятых и ближе к середине, заморские изделия и продукты, мы видели, только в специализированных магазинах. И понимание жизни большинством соотечественников зиждилось, лишь на созерцании того, что показывали по телевизору, и на том, что было в местном сельпо. Но ни там, ни там, ничего увидеть было нельзя: в лабазах, особенно деревенских, сами знаете, что было, а по ящику,

мало того, что шёл один балет, так и сигнал отсутствовал, особенно в сельской местности. За ненадобностью, сами ящики — то же. В общем, далеки были Пашины сверстники: и от подвижничества, и от высокодуховных идей — движимые коллективным чувством, сформировавшем в сознании обывателя эталон поведения и образец помыслов и поступков.

Рассказ Павла о своей жизни, сверхъестественностью не выделялся, но заставлял задуматься. Всю предыдущую жизнь он провёл в тайге. ВСЮ, с короткими перерывами, в один их которых его и повязали, отправив на корабль. В лесу Паша проводил по полгода, а дома — не больше двух недель. И так по замкнутому циклу — в любое время года. В родном посёлке, прозябает «полтора землекопа», а он говорит: приду домой — столько народа! Помыкается-помыкается, потом хвать карабин, скудные пожитки на плечи, и с криком отчаянья, смешанного с горечью разочарования, исчезает в тайге. До сих пор жалею, что не расспросил подробно о том, как в лесу выживать круглый год — дурья башка. Он бы многое мог полезного рассказать — это наверняка. А когда его привезли на корабль, то таёжный житель впал в глубокую депрессию — столько людей сразу, он ещё не видел. Привыкал, говорит, долго и мучительно, поэтапно вживаясь в абсолютно чуждый мир. Как инопланетянин на унизительном обследовании. Вот так! Кто он — сталкер, который и сам об этом не знает, или оборотень наоборот — волк в человеческом обличии, которому проще жить среди волков и медведей, чем среди людей? Нет, он не боялся двуногих — просто в лесу он был дома. Без вина и табака он не страдал, а остальное, тайга предоставит — подножный корм прокормил, не одно поколение сталкеров, охотников и прочих искателей приключений.

— Да, как волка не корми — его всё равно в лес тянет! — высказался Кащей и призадумался, взвешивая в уме возможности жизни в тайге круглый год. — Интересно, а много таких?

— Много, не много, а у нас в тайгу, из береговых частей сбегали, вместе с карабинами — и больше о них не слуху, ни духу, — уточнил Крон.

Теперь призадумались уже все: на тысячи километров вокруг, ни одного селения, невидимые и неведомые тропы, а вечность замерла в каждой сибирской сосне и в каждой лиственнице — временной континуум существует только в смене дня и ночи. Нет выходных и праздников — вообще ничего нет, и цели не существует. Нет побудительного мотива — любви, испокон века заставляющего делать глупости, не одно поколение. Ведь известно, что на всякого мудреца найдётся дура, от которой он без ума. Люди-мотыльки сгорают в страстях, а люди-волки, исчезают в стране остановившегося времени. Не всё ли равно, куда идти, если — лишь бы уйти…

* * *

Бесшумно бабочка порхает,
В ночи прекрасен был полёт.
Так рано кокон покидая,
С тоской по юности вздыхает,
Одной минутой лишь живёт.

И каждый миг, упасть рискуя,

Не слышит нас, как не кричи,
Кто, возле пламени гарцуя —
Вот мотылёк для поцелуя
Летит на страстный зов свечи.

В огне безумном умирая,

Не слышит, что опять зовут:
Призывно руки выставляя,
В слезах, вернуться умоляя,
И убеждая, что здесь ждут.

Примерить волчью шкуру мало —

В испуге от пьянящих грёз,
Взять, и уйти куда попало,
Туда где солнце утром встало,
Чтобы не видеть этих слёз.

* * *

— Ну! За ушедших! — произнёс тост Почтальон, разливая по стаканам.