Аноним

Маргарет по-матерински аккуратно обтерла его тем же полотенцем, а крепкие руки помогли подняться на ноги и подтянуть ткань кюлотов выше, возвращая на место.

— Я н-не могу идти сам, Марго, — сдавленно прошептал Фрэнк, придерживая пояс и с ужасом осознавая свою беспомощность.

— Ничего, милый. Я не оставлю тебя. Давай, потихоньку. Левой. Правой. Вот так, торопиться не нужно. Поля я отправила на базар вместе с Лулу, а Жерар… вылетел из поместья, как пробка от шампанского, едва переоделся.

Фрэнк еле шёл, опираясь на Маргарет, сосредоточившись только на том, чтобы правильно двигать совершенно чужими ногами. Женщина причитала без умолку, ругала Джерарда, расспрашивала Фрэнка, а тот был ей безмолвно, но крайне благодарен. Если бы не она, Фрэнк так и остался бы лежать растерзанным на полу кухни до тех пор, пока силы бы не вернулись к нему.

— Что произошло между вами, Франсуа? — в очередной раз настойчиво спросила Маргарет, пока они поднимались по лестнице в сторону ванной комнаты. Фрэнк нуждался в тёплой воде и заживляющей мази.

Тот только сильнее закусил потрёпанную губу, чтобы не издавать стонов боли, пронзающей его от каждого шага.

Они добрались до ванной, и Маргарет помогла ему раздеться, а затем торопливо побежала на кухню за вскипевшим к завтраку чайником. Разведя в тазу тёплой воды, придерживала несчастного, то и дело кривившего лицо, Фрэнка, пока тот забирался в ванну. Маргарет заполняла тишину меж ними множеством коротких ласковых слов, смысл которых не доходил до его разума. Но он слышал интонацию и её теплую искренность, и этого было более чем достаточно, чтобы чувствовать сердцем. Маргарет намылила мягкую губку, облила его дрожащее тело тёплой водой и начала неторопливо и легко тереть.

— Ох, Дева Мария и Святые угодники! — то и дело охала она, двигая рукой по коже. — Да что же это такое! Изверг! Что вытворил, только поглядите… Ну вернётся он из Парижа, уж я ему устрою голодовку…

— Тише, Марго, перестань, — не выдержал Фрэнк. Кто здесь и заслуживал голодовки, так это он. — Я получил только то, что заслужил. Я очень сильно обидел месье Джерарда своим обманом и дерзостью. Я добился близости с ним, не подумав о его чувствах. И я не виню его в том, что он сорвался, когда узнал обо всём сегодня, — Фрэнк замолчал, пытаясь расслабиться. Тело не слушалось. — Но я крайне расстроился оттого, что раскололась брошь моей матери. Это — единственное, что от неё осталось, кроме воспоминаний.

Маргарет замолчала, поджав губы. Она лучше многих знала, что телесные раны заживают гораздо быстрее, чем оставленные на хрупкой поверхности души. Те имеют обыкновение ныть и беспокоить даже тогда, когда тело давно позабыло о своих шрамах.

А Фрэнк так и стоял в ванне на коленях, принимая заботу и до боли сжимая в ладони левой руки треснувшую насквозь старинную брошь из янтаря.

Глава 24

Джерард вернулся до заката. Всё такой же нервный и измождённый, будто даже постаревший на несколько лет. Бесшумно поднявшись по лестнице, он мечтал только о том, чтобы никого не встретить. Не было сил, не было никакого желания видеть сейчас хоть кого-то. Не сказав промелькнувшей в дверях малой гостиной Маргарет ни слова, он проник в свой кабинет и запер за собой дверь на ключ.

Небольшая комната в тёмных тонах, изобилующая морёным дубом и тяжёлыми портьерами, отсекающими помещение от внешнего мира, успокаивала и дарила надежду на одиночество и тишину. Стены от пола до потолка сплошь представляли собой многочисленные полки, поддерживающие сотни разных книг. Совершенно отличающиеся внешне, размером, языком, богатством переплёта и содержанием, все они были дороги ему, каждая по-своему. Джерард не преувеличивал, говоря, что читал их все. Некоторые были испещрены его пометками на полях, какие-то он знал почти наизусть. Одни любил больше, другие — чуть меньше, но каждая что-то да значила для него.

Осмотревшись, словно впервые находился здесь, Джерард прошёл к невысокому резному секретеру. Ключик от него прятался в потайном месте у задней стенки. Это было больше по привычке — закрывать что-то в своём же доме. В личном кабинете, куда он даже Маргарет старался не пускать, хотя та всё равно непостижимым образом пробиралась внутрь, чтобы вытереть пыль с поверхностей и поухаживать за книгами. Тем более, что за запертой дверцей не хранилось ничего особенно важного. Всего лишь коллекция старых дорогих вин, коньяков и несколько бутылок бурбона, подаренного ему совсем недавно. С видом ценителя высокого искусства, Джерард любовался тусклым мерцанием бликов свечей на мутном стекле. Сегодня совершенно точно настроение для бурбона. Для этой гадости, что делают в молодой и дерзкой Америке.

Подцепив пальцами бутылку и хрустальный бокал, всегда дежуривший рядом, Джерард закрыл дверцу на ключ и со стоном наслаждения опустился в своё любимое кожаное кресло. Оно приняло его, словно заключая в объятия. Баюкая, успокаивая, уговаривая забыться. Бурбон был противным на вкус, но был именно тем, в чём он нуждался сейчас. Его вкус стал своеобразной встряской, судорогой, пробирающей до костей.