Аноним

Казалось, он выдохнул все силы вместе с доводами, и если она сейчас откажет, то так тому и быть. Он и правда слишком устал. Чертовски устал и замёрз. Сделав ещё один глоток, он рассеянно наблюдал, как Маргарет разжигает огонь в камине перед ним. Умело и молчаливо. Он не стал спрашивать, что же она решила. Сейчас у него не осталось лишних сил на слова.

Маргарет ушла так же беззвучно, как и возникла: подтянутая, строгая, с канделябром в руке. Джерард расслабился, змеи внутри шевелились вяло и почти неощутимо, щекоча холодной чешуйчатой кожей нутро. Огненное тепло начало танцевать на границе ажурной решётки, распространяясь всё дальше.

— Вы звали меня? — тихо, но так неожиданно, точно гром средь ясного неба. Джерард открыл затуманившиеся глаза и увидел в дверях его: такого прозрачного, бледного и едва заметно дрожащего, с горячечными щеками. Фрэнк явно недомогал, и новая сметающая волна сожаления и осознания собственной чудовищной вины прокатилась внутри.

— Подойди ко мне, — одному Богу известно, чего стоили Джерарду эти несколько простых слов. Как долго он боролся с неслушающимися губами. Как неспешно и страшно внутри две громадные змеи, нареченные Гнев и Сожаление, боролись меж собой.

Фрэнк не двигался, замерев ледяной статуей, рассматривая что-то под ногами. И только сейчас Джерард с ужасом осознал: тот боится. Боится его…

— Подойди ко мне, Фрэнки, я… не обижу тебя, — эта фраза далась немного легче, но резанула по сердцу больнее. Он много большее чудовище, нежели этот мальчик. Он безобразен. Фрэнк, словно его тянули, робко подошёл и замер перед ним, не сводя взгляда с носков своих туфель.

— Маргарет разбудила тебя? — спросил Джерард первое, пришедшее в голову.

— Н-нет. Я читал.

— Посмотри на меня, — Джерард тщетно пытался заглянуть под полог опущенных ресниц, и змея Гнева вдруг стала побеждать, обвивая тело своей соседки.

Фрэнк закрыл глаза на мгновение, а затем, словно досчитав до пяти, открыл их, уже глядя на Джерарда. Того пробрало от этого скорбного и полного раскаяния взгляда. Змея Сожаления ловко и уверенно сопротивлялась, не поддаваясь атакам.

— Выпей, — сказал вдруг Джерард, протягивая ученику бутылку с перекатывающимися по донцу остатками бурбона, и когда Фрэнк замешкался, повторил не терпящим возражения тоном: — Выпей.

Тот сделал глоток и тут же закашлялся, проглатывая. С непониманием смотрел на наставника, ища объяснения этой странной пытке.

— Я знаю, что вкус отвратительный, но тебе нужно выпить. Прошу, до конца. Помоги мне…

Едва он произнёс последние слова, Фрэнк уверенно приставил горлышко к губам и, морщась, опустошил бутыль в три крупных глотка. Мгновение стоял, прислушиваясь к ощущениям и не понимая, а затем вдруг покачнулся, едва не падая.

— Да, бурбон очень крепкий. Ты не привык к такому, понимаю. Но это важно, — Джерард рассматривал Фрэнка, чьи щёки порозовели, а глаза заволоклись туманным мерцанием. — Теперь расскажи мне, Фрэнки. Расскажи, зачем ты пошёл на это. Для чего обманывал, преступая все запреты?

Фрэнк снова потупился, опустив глаза, и лицо его словно собиралось в маску трагической скорби. Вдруг плечи его дёрнулись, и он медленно осел вниз, на мех шкуры, закрывая глаза ладонями.

— Я… я… Простите меня. Молю вас, заклинаю, простите мне мою дерзость. Я просто глупый мальчишка, месье, я был так ослеплён любопытством, которое только сильнее разжигалось от ваших категорических запретов. Я и представить не мог, что именно происходит за закрытыми дверями в особняке баронессы, когда впервые ехал туда… — Фрэнк, наконец, освободил влажные веки от плена пальцев и усилием воли заставил себя смотреть в глаза наставнику, слушающему его так спокойно-отчуждённо. — Я люблю вас. Люблю всей глупой душой. Сколько раз, год за годом, я уговаривал себя, приводя логические цепочки доводов, что нас никогда и ничто не свяжет в единое целое, что у меня нет ни малейшего шанса: вы давали мне понять это каждый божий день, относясь нарочито-спокойно, лишь изредка позволяя себе чуть больше тепла. Не передать словами, как я страдал. Насколько тяжело было осознавать, что чувства, вопреки всему, не затухают год от года, а лишь становятся крепче, сильнее, разрастаются вглубь и вширь. Насколько тяжело понимать, что им никогда не суждено найти ответа в вашем сердце… — Фрэнк снова всхлипнул, торопливо вытирая глаза рукавом. — Простите меня. Это выглядит, словно я оправдываюсь. Но я… Лишь хотел сказать, что никогда бы не предал вас. Любопытство, глупость — этого мне не занимать, но не предательство. Нет, никогда. Лучше умереть, если вы разочарованы во мне, если потеряли веру… — голос Фрэнка будто сломался, он весь как-то поник и ссутулился, сидя на коленях перед креслом.