Аноним

— Вы не понимаете меня даже сейчас, если думаете подобным образом, Джерард, — горько выдохнул Фрэнк. В его глазах снова замерцали бусины слёз. — Почему вы так жестоки ко мне?

Он хотел было подняться, но Джерард ловко схватил его за руку и вернул на прежнее место, к своим ногам, мягко склоняя голову на колени. Некоторое время больше ничего не происходило, но затем ладонью Джерард робко и нерешительно коснулся тёмно-каштановых волос. Фрэнк глубоко вдохнул и закрыл глаза, отдаваясь сладкому ощущению желанных тёплых пальцев, путающихся в его прядях.

— Прости меня, мой мальчик, и не держи зла, — прошептал Джерард. — Ты так дорог мне…

Джерард позволил себе расслабиться, сползая по креслу чуть ниже и разваливаясь перед камином, а Фрэнк лишь так же лежал на его коленях, обняв их руками, закрыв глаза. Он грелся, купался всем существом в этой непривычной, даже дикой для него нежности и ласке. Спину мягко лизал жар камина; щека, касающаяся колен, горела огнём. Внутри, наконец, что-то со вздохом улеглось, успокоилось, перестало ныть. Именно в этот момент Фрэнк почувствовал, как всё медленно, неповоротливо, но уверенно встало на свои законные места, и что возлюбленный больше не станет отталкивать его. Потому что, сколько бы он ни молчал, а чувства не скроешь: они просачивались сквозь кожу, разливались в воздухе и входили в лёгкие Фрэнка с каждым вдохом, наполняя счастьем и умиротворением.

Не в этом ли был смысл жизни — сидеть вот так, у камина, качая голову на коленях любимого мужчины?

Глава 25

Конец спектакля. Под занавес.

Месье Жаккард Русто изнемогал всё утро, пока длилась исповедь, и всё последующее время воскресной службы, в которое буквально прожигал похотливым взглядом макушку тёмно-каштановых волос, то и дело мелькавшую в отдалении на первых рядах среди различных макушек таких же послушников. Но этот не был «таким же», о нет! Неземное существо с изящностью и непорочностью ангела отвечало ему, он мог бы поклясться, и то, что эти знаки внимания были такими смущёнными и неявными, лишь распаляло его воображение и мутило рассудок. О, как он желал его! Он не мог работать, и субботнее исчезновение юноши выбило его из колеи, напугало до полусмерти — он так боялся потерять своего ангела из виду, упустить…

Месье Жаккард всё решил буквально в эту бессонную ночь. Он сказал себе, что если сегодня юноша волею судьбы окажется в аббатстве, он похитит его. Кандидатура как нельзя удачна: родителей нет, а опекуну он словно кость в горле. В монастыре, конечно, поднимется переполох, но ненадолго — мало ли молодых послушников сбегало то и дело от суровой жизни в стенах аббатства навстречу случайным заработкам и молоденьким служанкам ближайших поместий? Тем более, лето уже на подходе — самое прекрасное время для того, чтобы ринуться куда глаза глядят из этого душного, пыльного, давящего строгостью и правилами места.

Жаккард сидел в нескольких рядах от своего ангела и не мог отвести глаз, то и дело перебирая пальцами кружева своих манжет, или изредка суча ногами от волнения. Спина его время от времени покрывалась налётом холодного, липкого пота, когда он думал о том, как будет объяснять своему лакею, что это за безвольное тело юноши в его руках. И хотя тот не был приучен задавать лишних вопросов, всё же мужчина решался на подобное преступление впервые и волновался до безумия. Раньше он никогда не заходил дальше обычного наблюдения или ласк, если всё происходило в борделе.

Но нынче он буквально помешался — старое сердце колотилось в нездоровом ритме, а ладони потели. Он чувствовал лёгкое предвкушающее возбуждение даже сейчас, когда просто представлял, как буквально посадит этого ангела на цепь и будет истязать до тех пор, пока не уймёт жаркий, дьявольский огонь внутри, опаляющий его чресла. Представлял, с какой нежностью будет после залечивать его раны, до тех пор, пока желание истязать не проснётся вновь. О, он уже считал себя одержимым. Одержимым ангелом, если такое вообще возможно.

Он боялся, что скончается в скором времени, если не выполнит столь ясных повелений своего тела, рьяно поддерживаемых острым ещё умом. План был безупречен и готов к исполнению. Оставалось дождаться окончания проповеди и усыпить бдительность юноши ажурными и бессодержательными схоластическими рассуждениями.

Аббат говорил долго и невозможно медленно. Каждая фраза проповеди этого совсем нестарого ещё мужчины растягивалась для месье Русто на драгоценные десятки минут, которые он мог бы уже быть в очаровательном обществе Луи де Перуа, этого невероятного юноши с бледной нежнейшей кожей и лёгким румянцем на широких, таких нефранцузских скулах. Жаккард изнывал от бессилия, осознавая, что ничем не может поторопить этот нудный поток слов, и тешил себя лишь тем, что проповедью богослужение оканчивалось, и после неё следовала общая обеденная трапеза.