Я осознаю, что одна сторона моего лица приближается к ковру, пока моя драгоценная кровь продолжает вытекать. Я падаю, когда моё тело прекращает попытки поддерживать меня. Это нормально, потому что я умираю.
Я начинаю чувствовать себя так, будто надышался краски. Этот тошнотворный, порождающий боль туман в моём мозгу, и я просто хочу уйти. Мой рот открывается и закрывается, но из него не вылетает ни звука. Беззвучные крики всегда ужасны.
А затем Джерард оборачивается. Он оставляет окровавленного Оуэна лежать на полу и подходит ко мне. Он выглядит взволнованным.
– Фрэнки, ты в порядке? – спрашивает он.
Его голос звучит глубоко и медленно, как на испорченной плёнке. Я отвечаю непонятным стоном. Как горячая блондинка в пародии на ужастик, обязательно умирающая в самом начале. Но подождите! Я не готов к такому концу! Я хочу продолжать жить.
Я вижу, как его взгляд медленно спускается вниз, на мои руки, прижатые к животу, и на пятна крови, капающей на ковёр. Я смотрю на его приоткрывающийся рот и наполняющиеся слезами глаза.
– Боже мой... – выдыхает он, опускаясь на колени. Его голос звучит так, будто в любой момент он может просто сломаться.
А затем он начинает рыдать. Это мучительные, рваные рыдания, сотрясающие его хрупкое тело. Худший звук, который я когда-либо слышал.
Я хочу сказать ему, что всё будет в порядке. Что мы сбежим вместе и будем жить вдали от наркотиков, выпивки, насилия и лжи. Мы будем навещать Майки, вместе ходить на конвенции по искусству и жить в гостиничных номерах. И мы с Джерардом будем всё той же химической парой, которой мы стали с первого дня, теми, кто безнадёжно зависит друг от друга.
Я хочу сказать ему, что мне так больно. Но он кричит и пытается зажать рану, а кровь всё ещё вытекает из меня вместе с жизнью. Я хочу сказать ему, что слишком поздно. Что мы просто опоздали. Что сейчас мне просто нужно его отпустить, так как я больше не должен испытывать боль.
Мои широко распахнутые глаза сосредотачиваются на его лице и чёрных глазах. Я вижу, что он шевелит губами, но ничего не слышу кроме глухого рёва в ушах. Это как аплодисменты, овации.
Ох, я вижу его шевелящиеся губы через сужающийся чёрно-белый туннель.
– Пожалуйста, Фрэнки, только держись. Твоя мама вызвала скорую. Чёрт, Пэнси, ты, блять, не можешь сдаться.
Я слышу смех Оуэна. Даже сейчас, когда картинка перед глазами становится серой, и всё смазывается в одно пятно. Даже сейчас, когда моя кровь продолжает вытекать, а я гнию. Даже сейчас, когда я умираю, я всё ещё слышу его маниакальный смех.
И последнее, что я чувствую, – горячие слёзы Джерарда, капающие на моё застывшее лицо. И я хотел бы ещё раз сказать ему, что люблю его.
В Другом Месте
Это длинный белый коридор. Ослепительно-яркого белого цвета. Инстинктивно я прикрываю глаза рукой, но это не помогает. Свет отражается от пола, ослепляя меня. Я прищуриваюсь и иду дальше по коридору.
Я не уверен, почему я иду. Всё, что я знаю, я должен. Хоть я и не знаю, куда и зачем иду, я просто знаю, что должен продолжать идти.
Так что я иду. В коридоре есть двери. Я заглядываю в некоторые из них, потому что просто не знаю, что ещё сделать.
В первой комнате маленькая девочка. У неё лысая голова, а глаза выглядят слишком большими. Широко распахнутые невинные глаза. Её плюшевый мишка выглядит немного потрёпанным. Она говорит мне, что умерла от лейкемии. Она показывает четыре пальца. "Вот сколько мне лет", – говорит она.
Женщина нянчит малышку в комнате с нежно-голубыми стенами. Я захожу сюда, потому что это успокаивает - быть в месте, где нет ослепительно-белого.
Женщина молодая и рыжеволосая. Она прижимает к груди ребёнка, и её движения кажутся мне успокаивающими. Я прислоняюсь к стене.
– Где мы? – шепчу я после короткой паузы.
Она не отводит взгляда от своей малышки, гладя её по огненным волосам.
– Сейчас мы в Другом Месте, – шепчет она.
А потом она рассказывает мне, как попала сюда. Она говорит, что день и ночь её муж издевался над ней. Она говорит, что ей просто надоело, что мир так ужасно с ней обходится. Она говорит, что утопила ребёнка в ванной, чтобы спасти его. Потом она говорит, что застрелилась. Она показывает мне дырку от пули в затылке. Потом указывает на рану в моём боку.
Она говорит, что счастлива сейчас, сидя здесь, в этой голубой комнате со своей девочкой.
В другой комнате старик курит сигару. Рассказывает, что при жизни он был богатым, а умер бедным. Умер в одиночестве в приюте для бездомных, потеряв своё имя. Рассказывает, что его жизнь была такой же одинокой, как в Другом Месте.
Больше я решаю не заглядывать ни в какие комнаты. Это Другое Место кажется мне гнетущим.