Анти-Ахматова

Какие «теоретические» разговоры могут быть о религии? То, что она не была философом и теологом, — это ясно всем, даже ее окружению, считавшему ее гигантом мысли (только вот интересующимся по большей части бытовыми темами). Но в религии нет теории и практики. Практика есть в церковной жизни — это тоже другое, и тоже то, в чем Ахматова не участвовала. Религия заключается в вере, и верующий человек не ведет теоретических разговоров, он живет и излагает свою веру. Эта тема рождается в его разговорах сама по себе, потому что вера — это его жизнь. Философия была ей недоступна, выше ее понимания, а веры не было, потому что не было веры.

Она знала церковные обряды, как знал их Стива Облонский — просто в силу своего возраста, то есть связанных с ним традиций воспитания. Знала текстологически Писание — в силу крепости, фотографичности своей памяти. Конечно, в шестидесятые годы это было очень эффектно, и ей было чем ответить

Марине Басмановой и другим «красоткам». У женщины всегда что-то есть и она имеет то, что заслуживает, не только в сорок, но и семьдесят пять лет. А что до религиозности, до «Великой души», которая научила Бродского «прощать» — то он, ослепленный, не увидел подлога ни вблизи, ни из отдаления лет. Ну — или решил, что не стоит уж труда приглядываться.

1938 год.

Мне иногда казалось, что она недостаточно энергично хлопочет о Леве. Я предлагала ей решиться на какой-то крайний поступок, вроде обращения к властям с дерзким и требовательным заявлением. Анна Андреевна возразила: «Ну тогда меня немедленно арестуют». — «Ну и что ж, и арестуют», — храбро провозгласила я. «Но ведь и Христос молился в Гефсиманском саду — «да минет меня чаша сия», — строго ответила Анна Андреевна. Мне стало стыдно.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 264

Трудно найти более далекое от истинного смысла толкование «Моления о чаше», чем как отказ от выполнения своего дела из-за страха наказания. Здесь даже просто логически концы не сходятся. Когда отступаешься и до такой степени боишься расплаты — надо уже не по садам молиться, а отсиживаться в надежном месте, бежать со всех ног подальше. Наказание страшно. Его хочется избежать — и Анне Ахматовой, и Христу. Страшно, да. И молитва, как мы видим из Евангельского текста, автоматически — не спасает, это не заклинание. Здесь есть распорядитель. Скорее подошла бы строчка Ахматовой: «Покорна я одной Господней воле!» Тексты-то она знает, но не знает, что они обозначают. Путается: когда именно их надо сказать, чтобы было красивее, но — по теме.

Да и накал страданий не такой, как «Коля… кровь…». С «Колей» на этот раз все было в порядке.