Это — несомненно дикарь, спрыгнувший с ветки. Мог, впрочем, быть назван и покрепче.
«Как можно подпускать к священной тени мещанку и кретинку…»
Никто не должен сметь писать о Гумилеве с собственной точки зрения…
Одоевцева —
«Хочет быть вдовствующей императрицей».
Вот только император подкачал. Вроде не Александра Сергеевича она осталась вдовой (литературной, я имею в виду)?
Волков: Когда говорят о Гумилеве, то иногда забывают, что он был в числе нескольких русских поэтов, чья участь была решена непосредственно Лениным.
Бродский: Вы знаете, от того, как узурпатор обращается с поэтом — благородно или неблагородно — отношение у меня к нему не изменяется ни в коей мере.
Виктор Жирмунский в ответ на смущенные объяснения Бродского (уже после смерти Анны Андреевны), почему он отдает за ненадобностью собрание сочинений Гумилева:
«Здрасьте! Я еще в 1914 году говорил, что Гумилев — посредственный поэт!»
Так говорил не только Жирмунский. Ахматовой надо было дать хоть какие-то объяснения тому, что Гумилев совсем не был признан современниками.
Блок о Гумилеве. Их ссорили окружающие.
И надиктовывали большую статью «Без божества…».
Блок в обществе ревнителей Художественного слова, когда Н.С. прислал «Актеон», в разговоре с АА фыркнул на Гумилева (как АА на Шкапскую).
Блок в статье об акмеистах с говорящим названием «Без божества, без вдохновенья» брезгливо и недовольно расправился с основателями этого направления, не забыв даже вытереть пальцы и таким образом:
«Единственная дельная мысль Гумилева была заимствована им у меня», но с Блоком Ахматова не воюет. Брюсов, Вячеслав Иванов — вот с ними.
Гумилев — Сальери, который даже не завидует Моцарту.
Городецкий слушал очень внимательно все, что я говорил ему о его стихах, о Гумилеве, о цехе. А я говорил откровенно, бранясь и не принимая всерьез то, что ему кажется серьезным и важным делом.
«Маяковский очень хотел познакомиться с Николаем Степановичем и Николаю Степановичу передали это. Николай Степанович сказал, что ничего против не имеет… Это еще не все. Николай Степанович еще и поставил условие:
«но только если Маяковский не говорил дурно о Пушкине». Оказалось, что МаяковскийМожно было всерьез предположить, что образованный человек всерьез дурно говорит о Пушкине? А в рамках игры, эпатажа — как раз подтверждающего авторитет дурнословимого Пушкина — почему бы и не позволить? Что за маленький тиран или напыщенный зануда этот Николай Степанович? Или это Ахматова оказывает ему дурную услугу, расписывая, как долго кобенился Николай Степанович, прежде чем согласиться на знакомство с Маяковским?