«Так хочется умереть!.. Когда подумаю об этом, такой веселой делаюсь!»
«Вы должны знать — ведь я говорила, что так будет! У меня ничего не болит, вы видите, я могу ходить, температура не повышается… Как будто все хорошо — а вместе с этим я так ясно чувствую,
Семестр, который она проучилась на юридическом факультете высших женских курсов в Киеве, дал ей знания по истории права, отзывавшиеся в ее беседах неожиданным заявлениям вроде «я как юрист утверждаю…»
«Я маму просила не делать три вещи: «Не говори, что мне 15 лет, что я лунатичка и что я пишу стихи»… Мама все-таки всегда говорила».
«Не говори» — ее обычный прием.
Почему-то ее считали «лунатичкой», и она не очень импонировала «добродетельным» обывательницам.
Это пишется под диктовку Ахматовой.
В юности она страдала лунатизмом в полном его выражении. Однажды ночью ее нашли в бессознательном состоянии лежащей на полу в церкви.
Надо полагать, Эмма Григорьевна при сем не присутствовала: это Анна Андреевна придумывает о себе. На полу, да в церкви!
Убежденно говорила о себе: «Я черная». Никогда не обращала внимание на одного, безумно ее любившего. Однажды, встретившись с ним, спросила: «Как ваше здоровье?». И вдруг с ним случилось что-то необычайное. Она спросила его о причине такого замешательства. Он тихо, печально ответил: «Я так не привык, что Вы меня замечаете!». АА — мне: «Ведь вы подумайте, какой это ужас? Вы видите, какая я?»
1.01.25.
«Я не люблю своего почерка. Очень не люблю. Я собирала все, что было у моих подруг написанного мной — и уничтожала. Когда я в Царском Селе искала на чердаке в груде бумаг письма Блока, я, если находила что-нибудь написанное мной, уничтожала. Не читая — все… Яростно уничтожала».
Какая бессмысленная и неправдоподобная красивость!
Н. Н. Пунин дал утром АА письмо. АА читала его несколько раз. Когда я ей заметил это, она дала его мне: «Прочтите». Я прочел. Смысл его — «я без тебя не могу работать». Выражение: «Ты самая страшная из звезд».
За это выражение и дала прочесть.
О седьмой симфонии Шостаковича:
Раневская сказала о симфонии: «так страшно, точно ваша поэма… несколько человек так говорили».
Просто нельзя было остановить — все говорили и говорили. Раневская все знает, что ей надо услышать.
1965 год.
Tel
В тени ничего страшного не было — в доме хороших знакомых хозяин обрисовал ее характерную тень на стенке. В тут же сочиненном стихотворении она, правда, назвала его — «кто-то», свой профиль — «не женским, не мужским, но полным тайны». Это уж как всегда.
Эвакуацию же в Ташкенте при этом случае она поминает весомо — не все же догадываются, что это были за времена. А «Дневники» будут читать в веках — нужны цитаты.
Там я оставила войну, хотя и победоносную, но все равно кровавую. Там родина «Пролога», от кот<орого> нет спасения.
«Мои стихи губят людей. Мои письма губят. И что за судьба моя! Ни у кого такой нет».