Если бы Блок был не Александр Блок, а Эдуард Асадов, он, возможно, и написал бы настолько красивее. А вот Блок чувствовал разницу между розой и розаном, и очевидно, сказал то, что хотел сказать. Насчет Асеева — она вольна так считать.
Всех семи смертельных грехов…
«Грехи смертные, а не смертельные» — сказал Корней Иванович. «Это совершенно все равно», — не без раздражения ответила Анна Андреевна.
«Он просил меня заменить слово «лягушка» в моем стихотворении. — «Чтоб не спугнуть лягушки чуткий сон? — вспомнила я. — И вы сделали «пространства»? Далековато»! — «Это совершенно все равно», — сказала Анна Андреевна.
Лягушку, конечно, она себе представляет хорошо. Сон ее, чуткий или беспробудный, — не очень. Но здесь просто она дает ответ на вопрос: для красоты ли у нее красивые слова, или для смысла — или чего-то еще, для чего пишутся стихи.
Анна Андреевна, сажающая шиповник, — это сильно, особенно если знать, что она неделями не выходила из дачи.
В строфе «Это все наплывает не сразу…» вместо «вспышка газа» сделано «запах розы».
Это к розам.
«Я ее эти ахматовские «речи-встречи-невсгречи» одно от другого не отличаю».
Иосиф Бродский.
А я — ее шиповник от ее лебеды.
И т. д.
Это прекрасно. Но в ташкентском случае ее мифотворчество мне почему-то не по душе (видно, скудная у меня душа). Так и «месяц алмазной фелукой» мне чем-то неприятен, и «созвездие змея». Чем? Наверное, своим великолепием.
И в Ташкенте ей все змеи чудятся. Искусители.
«Он даже удивился легкости, с которой я согласилась выкинуть и заменить».
Выкинуть лебеду, заменить на череду — в чем труд-то?
Море.
«Наяву оно никогда не казалось мне страшным, но во сне участвовало в детских кошмарах про войну».
В снах мы не вольны, но море намного страшнее любой войны.
«И в памяти, словно в узорной кладке…»
У нее все кладки да узорочье.
Ю. Айхенвальд пишет о ней так:
Но сквозь близкую ей стихию столичности слышится повесть неприласканного, простого сердца, и милая русская бабья душа, и виднеется русская женщина с платочком на голове.
Этому Айхенвальду все Ахматова представляется и таинственной монастыркой с крестом на груди, и милой бабьей душой в платочке на голове — сплошной маскарад. Ахматова и была ряженой, но, как видим, не все это понимали, принимали почему-то за чистую монету. Неужели не виден букет развесистой лебеды в руках?
Кушнер с Бродским в Америке.