На всякий случай, имея основания заподозривать Ахматову в чрезвычайной тонкости выстроенных сообщений, заметим, что Пастернак не «сошелся», а — «женился». Что до антиискусства, то не думаю, что оно было б
Как бы мало ни воплощала искусства Зинаида Николаевна — для всех, кроме Пастернака, — он не перестал писать стихи.
24.02.1932. Пришел Пастернак с новой женой Зинаидой Николаевной. Пришел и поднял температуру на 100°. При Пастернаке невозможны никакие пошлые разговоры, он весь напряженный, радостный, источающий свет. Читал свою поэму «Волны», которая, очевидно, ему самому очень нравится, читая, часто смеялся отдельным удачам, читал с бешеной энергией, как будто штурмом брал каждую строфу, и я испытал такую радость, слушая его, что боялся, как бы он не кончил. Хотелось слушать без конца — это уже не «поверх барьеров», а «сквозь стены». Неужели этот новый прилив творческой энергии ему дала эта миловидная женщина? Очевидно, это так, потому что он взглядывает на нее каждые 3–4 минуты и, взглянув, меняется в лице от любви и смеется ей дружески, как бы благодаря ее за то, что она существует.
Так что Борис Пастернак не перестал писать стихи в 1931 году, за тридцать лет до смерти, даже Зинаиде Николаевне не удалось бы прервать его творчество.
На кого рассчитано такое вранье? Что Пастернак перестал писать стихи? Перестал на тридцать лет? Перестал из-за женщины? Очевидно, на тех же читателей, которым «не нужна книга Мандельштама, потому что они не знают всех реалий тогдашней жизни».
Но это вранье по-крупному. Вернемся к изысканному, утонченному, мелкому вранью на каждый день.
8 декабря 1929 года.
Мокрый, пасмурный день. Теплый воздух… «Как зима в Париже, совсем так бывает зимою в Париже», — сказала АА.
До этого момента Анна Андреевна Гумилева была в Париже 2 раза: первый раз со 2 мая по начало июня 1910 года и второй раз с середины мая по начало июля 1911 года. Но все равно — красиво говорит о зиме в Париже.
А стремительны ли там домкраты?
И так далее.
ИНТЕРЕСНИЧАНЬЕ
Интересничанье — этим, собственно, и была вся ее великая жизнь. И приемы были очень грубые, но что поделаешь, слаб человек, вот видят красивую женщину (очень красивую, согласимся с ней) — ну пусть будет и интересной, раз она этого хочет.
1907 год. Анна Горенко в письме шурину:
«Я ничего не пишу и никогда писать не буду. Я убила свою душу».
Ей восемнадцать лет, и такую надрывную строчку ей можно было бы легко простить, если бы в семьдесят лет она не писала бы про себя «это существо», «страшная жизнь», «бурбонский профиль», «очень стройна».
1910 г.
Записка А.А. — В. Срезневской.