Античный полис. Курс лекций

Говоря о специфике императорской власти, нельзя не упомянуть о том знаковом эпизоде, который имел место в начальной истории Принципата и с которого нередко начинают отсчет эпохи принципата. Я имею в виду демонстративное отречение Октавиана от власти на заседании сената в январе 27 г. до н. э. и заявление о возвращении власти народу и сенату (Dio Cass. LIII. 2–12), в чем уже и современники, и античные историки усматривали цинично-лицемерную акцию наследника Цезаря, которая только укрепила и легитимизировала его особое властное положение, поскольку сенаторы, кто искренне, кто из оппортунизма, уговорили его сохранить власть. Известно, однако, что подобного рода сцены разыгрывались и другими императорами (практически всеми) при вступлении на престол и превратились в особый ритуал, именовавшийся recusatio (imperii) – «отказ» (от власти). Многие принцепсы нередко демонстративно отказывались от преподносимых им титулов и почестей, казалось бы, ставших привычными и обязательными, как то: звание Отца отечества, обращение «государь» (dominus), провозглашение «императором» (в традиционном старинном смысле за одержанные над врагами победы) или принятие этого звания в качестве личного имени (praenomen), консулат, триумфы и т. д. Этот ритуал, как показал Ж. Беранже, был нацелен на то, чтобы подчеркнуть скромность и умеренность правителя, его приверженность республиканским ценностям и представлениям о власти, но в эпоху Империи он превратился в «жест, призванный придать зримую форму той утонченной игре, при которой вещи являются не тем, чем они кажутся» (Э. Уоллас-Хедрилл).

Принцепс как глава Res publica был одновременно и владыкой, и заложником ее институциональной системы, от которой не мог отказаться, прежде всего потому, что только она делала его власть легитимной. Но она же, как мы пытались показать, предписывала правящему принцепсу определенную модель взаимоотношений с подвластными. Иначе говоря, император мог осуществлять свою власть, только опираясь на республиканские институты (в первую очередь сенат, из членов которого «рекрутировались» высшие должностные лица, а также на войско, набираемое из граждан) и на поддержку городских общин, которые фактически осуществляли власть на местах. Показательно, что ни один император, каким бы путем он ни пришел к власти, не мог обойтись без юридического закрепления основ своей власти путем получения должностных полномочий республиканских магистратов, прежде всего проконсульского империя и трибунской власти, которые декретировались сенатом и утверждались комициями.

* * *

Не следует, однако, преувеличивать значение названных магистратских полномочий, сосредоточиваемых в руках правящего императора, поскольку последний мог делать много самых разных вещей без какой бы то ни было ссылки на свои «официальные» полномочия, да и современники рассматривали и оценивали деятельность императоров не столько в «конституционалистских» терминах, сколько в терминах патерналистской власти. Примечательно, что в императорскую титулатуру входило звание «Отец отечества», а в греческих надписях Август именовался даже «отцом всего рода человеческого». В свое время А. фон Премерштайн высказал и обосновал точку зрения о патронате как основе императорской власти, считая, что важнейшим поворотным моментом в формировании власти Октавиана стало принесение ему присяги в 32 г. до н. э. жителями Италии и ряда западных провинций. Принцепс, по сути дела, превратился если не в единственного, то, во всяком случае, главного, верховного патрона-покровителя, опирающегося на традиционные для римского общества структуры персональных взаимоотношений и зависимостей, на сеть патроната – клиентелы, и использовал эти «патримониальные» ресурсы во взаимоотношениях с сенатом, всадничеством, городским плебсом, колониями и муниципиями, а также с армией, которая, безусловно, пользовалась особым покровительством императора и лояльность которой всегда имела первостепенное значение (К. Раафлауб, А. В. Махлаюк). Аналогичные отношения выстраивались и с провинциальными городскими общинами, союзными племенными вождями и правителями небольших зависимых от Рима царств. Положение дел здесь в период Принципата приближалось к тому идеалу, который обрисовал в свое время Цицерон, писавший, что «держава римского народа зиждилась на благодеяниях, а не на противозакониях», а «магистраты и императоры[47] старались снискать величайшую хвалу уже за одно то, что они справедливо и верно защищали провинции и союзников; вот почему можно было с бо́льшим основанием говорить о нашем покровительстве (patrocinium) над всеми странами, а не о нашем владычестве» (De of. II. 8. 26–27).