Антидот. Сборник

Шварцу вдруг стало неожиданно легко. Он словно бы отпустил весь этот запутанный грязный мир с его кровью, интригами и суетой. Да пошло оно всё! Вся эта политика не стоит цветущей герани на подоконнике! Он подошел к окну. С тополя, стоящего напротив, в кусты голой сирени с воем свалились дерущиеся коты. Осень. Поздняя осень.

***

Рыжий, глядя на экран замотанного изолентой лэптопа, неудовлетворенно покачал головой и повернулся назад:

– Он по-прежнему на уровне третьего этажа. Что-то замешкался твой кавалер. Не будем рисковать! Давай, Катя, жми!

***ЯR***

– Тоха! Ты точно уверен, что мы дойдём?

– Дойдём, Эмка! Обязательно дойдём!

– И машина там будет?

– Будет! – двенадцатилетний Тоха всем своим видом внушал уверенность, но на его душе тоже скребли кошки. Только бы дед не соврал! Слишком уж много он поставил на этот поход.

За самовольный выход из сектора взрослым грозила пожизненная ссылка на Семнадцатый Объект. Или гораздо хуже. Всё зависело от судьи. Если скажет «Побег!», то, всё. Шансов нет. Сначала, говорят, на опыты, а потом уже…

На Семнадцатом хоть с полгода-год протянуть можно. Говорят. Поэтому, «несанкционированный выход за пределы» лучше «побега».

Оттого и бежали всегда налегке. Чтобы повода не давать. Ловили всех. Но хитрый Тохин дед говорил, что ничего подобного. «Обрати, – говорит,– внимание, как его привезли. В закрытом мешке. Лица никому не показали. Значит, это не он».

– А кто тогда? – с ужасом спрашивала Тохина мать, отрываясь от швейной машинки.

– Да поймали какого-нибудь счастливца, подальше от нашего сектора, отмудохали и сюда. В назидание, что бежать бесполезно.

Мать с сомнением смотрела на него, укоризненно кивала в сторону детей, играющих на полу, и возвращалась к шитью.

Ткань, как инвалиду-надомнику ей приносили прямо в блок. Норма была выше, чем у остальных на фабрике. А что ты хотела? Сидишь дома, слушаешь ящик, причем то, что хочешь, а не как все. Да и теплее в жилых блоках на два градуса. Так что не обессудь!

Вечером ей немного помогали подруги – мать Эмки и мать Дрюхи. Эмка и Дрюха днём находились под присмотром Тохиной матери, а точнее самого Тохи.

Детей в секторе было мало. На сегодняшний день младше семи – ни одного. Все родители сходили на обработку. А что нищету плодить? Вот то-то же!

Школа размещалась в третьем корпусе. Полноценная, пятилетка. Учили хорошо. Математике, языку, истинной религии, законодательству риджена, основам ремесел, да всякой ерунде типа всемирной истории…Полдня занимались, полдня работали на грибах или по клинингу.

Тех, кто плохо учился, после школы отправляли не на завод или фабрику, а на ферму в каком-то далеком риджене. И больше про них никто не слышал. Маленький Дрюха считал, что там наверняка гораздо лучше, вот его отец и не возвращается назад. Поэтому в школе он тоже не старался.

Дед, пока был жив, дополнительно натаскивал Тоху по запрещенному письменному русскому. На устном пока еще многие общались в семьях.

– Пригодится, – говорил дед, – обязательно должно пригодиться.

Получалось у Тохи плохо. Буквы, конечно, он выучил быстро. А что? Буквы как буквы, много знакомых, некоторые так и звучат похоже. Вот только «Я» он часто писал как привычную «R».

Читать же было сложно. Да еще корявый дедов почерк! На компьютерах он, видите ли, всю сознательную жизнь. Или бессознательную, как он любил добавлять. Как это было связано, Тоха не понимал, а спросить стеснялся. Он видел маленькие компьютеры несколько раз в жизни, и текст там вводился исключительно голосом. Корректирующие стилусы и манипуляторы использовались только в управе, но дед принципиально не смог бы никогда там работать. Странно это все. И каракули его разбирать совсем лениво.

Со спрятанной когда-то дедом, ободранной и обгоревшей по краям, тонкой книжкой на трёх языках (на родном, на русском и ещё на каком-то странном, внешне похожем на шелуху от крипса) дела шли лучше. Там был нарисован большой белый ящик с кнопками, и шло его пространное описание. Идиотская, надо сказать книжка, но мало ли кто про что писал. Дурных выдумщиков тогда видно было множество.

«За неимением других книг, – сказал дед – и такая сойдет. Давай-ка от сих до сих…»

С книжкой было проще, но и то, непонятные слова про «копир» Тоха читал, как и написано, причем русскую «эР» заменял звуком «П». Коупип, одним словом. Помогало то, что часть текста на английском сохранилась, и Тоха понимал, о чем примерно идет речь. «Не вставляйте пальцы, не грызите провод…» Идиоты, чего уж там! Дед строго-настрого запретил говорить кому-либо об этой фантастической книжке. Тоха знал, что не поздоровится – дед про такое никогда не шутил.

Говорить всё-таки было не в пример легче, тем более, что русские слова богато перемежались англицизмами, аббревиатурами с давно позабытой расшифровкой и универсальным матом.

–Бялорус ты! – непонятно ругался дед, – Олбанец хренов!

Думал Тоха только на инглише. Мать и дед (с ужасом) признавались в том же.