Антигона

И я тоже — после пережитого несчастья и перед тем, которое еще не свершилось, — я тоже могу танцевать для себя самой, для моей тени и той в чем-то бесконечной и несовершенной частицы бытия, которая была дана мне в акте моего существования. Я вышла в середину прекрасного травяного круга, который с таким старанием подготовили в саду Гемон и Железная Рука. Радость, царственная неколебимость исходили от почвы, они настроили и осветили инструмент моего тела. Руки и ноги подчинялись уже не мне, движения их были записаны у меня в памяти, их сила, порыв прожиты и предписаны мне свыше — на небесах.

Я танцевала для тех, кого люблю, и тех, кого не люблю, для тех, кого знаю, и для тех, кого никогда не узнаю. В танце моем были новый Эдипов путь и преступные замыслы близнецов. В конце концов я стала танцевать для себя самой, я изо всех сил восславляла земное существование. Ничего больше, только дикое земное существование, его огромное тело из всех земных голосов и его бесконечную смертную материю.

Смутно почувствовала я, как рядом со мной, посреди травяного круга, начали свой танец еще двое: Гемон и Железная Рука. Но мне их не видно, потому что взгляд мой прикован к хвале и невинности, что разлиты повсюду.

К. тоже рядом, негромкое его пение настолько же чисто и бесконечно, как свет звезд. Танцоры мои, как и я, сняли одежды, но их так поглотил танец, движения, что они не могут меня видеть. Глаза их полуприкрыты, взгляд, обращенный внутрь, созерцает в них самих танцующую частицу собственного бессмертия — они прекрасны. И это мне открывают они сокровенный свет, чьим временным образом являются они сами и которого они по природе своей не знают.

В это мгновение пламя, освещавшее лестницу, которая ведет в погреб, начало трещать, светильник погас, будто это я сделалась его светом и земля перестала притягивать меня.

Я уже не та, что танцует на травяном круге в саду, я отрываюсь от земли, расту в грозном дуновении радости. Вот я уже над крышами, над крепостными башнями и стенами, я врезаюсь в сверкающий ночной покров, там, где-то высоко над Фивами. Я — тьма, я — свет, я — ничто, я перестаю быть чем-либо и с вершины огромного небесного древа смотрю на мою земную Антигону, Гемона и Железную Руку и слышу чистый голос К., который ведет меня в небесах.

Танцоры обращают ко мне свои вдохновенные лица и медленным, гибким движением, преисполненные радости, опускаются на землю, засыпая. И тогда исчезает мой крылатый полет, но мое влюбленное небесное восхождение не рассеивается, оно просто перестает быть, становится мечтой, счастливым берегом, желанием крепко заснуть, тело мое тоже соскальзывает на землю, и я засыпаю.

Проснулись мы от холода. Железная Рука уже встал. Гемон повернул ко мне голову, взял за руку и поцеловал с необычайной нежностью и смирением.

— Как ты была прекрасна, когда танцевала, нам казалось — это богиня, что живет в твоей телесной оболочке.

— Вы тоже, когда танцевали, были красивыми.

— Но мы не танцевали, мы только смотрели на тебя.

Гемон помог мне подняться, я рада, что они забыли восхитительные мгновения своего танца, когда, как огромные воздушные и земные звери, совершали при свете луны свой любовный танец. Все это существовало лишь для меня и для моей внутренней сокровищницы.

Мы вернулись в дом и с наслаждением стали греться у очага.

— Чтобы идти к Полинику, — произнес Гемон, — тебе надо переодеться в мужскую одежду.

— Я часто так делала. Когда мы уходили с Высоких Холмов, я оделась пастухом, никто не узнавал меня. И мне даже очень шло.

— В этом я не сомневаюсь, — вырвалось у Гемона, и я была рада, что нравлюсь ему, как любая женщина — мужчине, который нравится ей.

Уже слишком поздно, пора спать. В вышине светила продолжали свое блаженное плавание в небесах, не желая ничего видеть, ни о ком думать.

XI. ПОЛИНИК

Переодевшись в пастушечью одежду, я вспомнила, как на меня смотрел Константин, когда я покидала Высокие Холмы. Не такими ли глазами увидит меня и Гемон перед опасным путешествием в Полиников лагерь? Железная Рука сопровождал меня, и, когда мы выходили из гигантских ворот Дирке, до нашего слуха донесся быстрый цокот копыт. Это Гемон нагнал нас на колеснице, в которую был запряжен черный жеребец, чья шкура блестела на солнце. Гемон легко остановил его, скорее — резко, а не изящно соскочил с колесницы и сообщил, что Этеокл разрешил ему сопровождать нас в продолжение целого дня пути. Гемонова сила, радость, солнце, выглянувшее из-за тучи, блестящий черный скакун — все это ослепило меня, и я почувствовала, что сама тоже становлюсь частью величия этого утра.

Железная Рука, который любит лошадей, не мог равнодушно смотреть на сверкающую красу жеребца, — он начал обтирать его соломой, от удовольствия что-то бормоча про себя.

— Его зовут Нике, — сказал Гемон, — это самый красивый жеребец Этеокла.

— Ц-царь, — произнес Железная Рука. — Этеокл хочет, Антигона, чтобы ты передала этого жеребца от него Полинику.