Антигона

Благодаря тебе я нашел Света, я распознал первую Этеоклову западню, но тут же попал в новую. Пусть возводит новые ворота, я начну с ним войну, к которой он не готов.

— Зачем, Полиник?

— Из-за Фив, из-за того, что мы оба должны дойти до конца, исчерпать наши силы. Если мы и бредим, то в этом есть и твоя вина, Антигона: не брось ты нас, как ты это сделала, ты, может, и смогла бы заставить нас жить в реальности. Вместо этого ты побежала за нашим отцом, а нас предоставила бурным страстям. Я видел Эдипа в Колоне, он изменился, но нужна ли была для этого ты?

Его вопрос поверг меня в смятение.

— Видишь, ты не можешь ответить, — произнес Полиник, наслаждаясь моим смущением.

— Нет, не могу, это правда. Он ушел, и я пошла за ним, потому что не могла не пойти.

— А если бы пошла не ты, а Исмена?

— Исмена? Она бы вернула его.

— Так было бы лучше для него.

— Нет! — заорала я изо всех сил. — Нет! Я в этом совершенно уверена… — Но мое неистовство только рассмешило Полиника.

— Как красиво кричишь, точно так же, как когда бросалась между жеребцами. Этот крик значит, что Эдип во что бы то ни стало должен был прозреть, каким был, но я между тем не имею права быть тем, кто я есть, я не имею права стать Фиванским царем. Для этого-то ты и явилась сюда — чтобы расставить мне Этеокловы западни и сказать об этом?

— Я пришла лишь для того, чтобы показать тебе барельефы Иокасты, которые Этеокл заставил меня исполнить.

— Заставил?

— Да, я не хотела их делать… Не могла. Исмена долго рассказывала мне об Иокасте и о вас. Под звук ее голоса эти барельефы постепенно рождались у меня под пальцами.

— В муках?

Да, в муках.

— В Этеокловых и Исмениных муках тоже. Тебе захотелось, чтобы к ним добавились и мои. Это столь необходимо, Антигона, что, жизни мало? Зачем ты заставляешь нас так часто страдать, почему беспрестанно становишься на нашей дороге? Эдип ушел из Фив, и ты заставила его взять тебя с собой. Он что, действительно должен был стать чем-то вроде мудреца, праведника, просветленного аэда?

Этеокл украл у меня фиванский трон, мы из-за этого воюем, а как иначе? Мы сражаемся друг с другом, мы заставляем друг друга страдать, но таким образом мы живем ярче, значительно ярче. Он наносит мне великолепные удары, глубокие, неожиданные, я делаю то же самое. Подумай о Мраке, о Свете, которого ты ему приведешь, обо всем, что значат эти пылающие мысли, горящие для другого, подумай о радости обрести другого, о том, как одержать над ним верх или сравняться с ним.

Тебе бы хотелось, чтобы мы заключили мир, чтобы Фивы стали мирным, полусонным городом, который живет мелкими радостями. Но Фивы не такие, это великий хищник, которому необходимо небо, боевой скакун, алчущий сражения. Тебе бы хотелось, чтобы я оставил Этеокла в покое, чтобы я стал добреньким царем жирненьких подданных, которые славят добрые чувства, но чувства, как и боги, — дикие; когда их усмиряют, они умирают, и добренькие цари расстаются со своими тронами. Этеоклу нужен равный ему противник, мне — тоже, эта борьба нам нравится, а ты хочешь помешать нам получить от нее удовольствие. Ты могла бы тоже найти себе удовольствие, полюбить мужчину, завести дом, детей. Ты же предпочла заниматься нашим отцом, побираться ради него, заставить сострадать его несчастью и дочерней преданности всю Грецию. Ты нашла в этом своеобразное и, наверняка, немалое удовольствие, зачем же ты теперь хочешь отнять у нас наше, которое состоит в том, чтобы попытаться победить великолепного противника?

Полиников голос бьет меня, ударяется в сердце, и каждый раз, как волна его голоса ударяет в скалу, что существует во мне, я чувствую, как от нее откалывается кусок и она начинает медленно оседать.

Через полог шатра начинает сочиться свет, Полиник перестает быть той темной массой, той вспенившейся и бурлящей волной, что пугала меня. Я начинаю угадывать его движения, руки, привычный блеск волос, голос его звучит мягче, это уже не хриплый рокот бури.

— Почему это все, — спрашивает он меня, — Эдип, Клиос, Этеокл, Исмена, да и я сам, позволяем тебе смущать наше существование, ставить под сомнение желания, наши безумные замыслы и наш бешеный вкус к жизни? Да, почему это мы тебя любим — я никогда не задавал себе этого вопроса, но об этом вопиет твое молчаливое присутствие. Мы любим тебя, потому что ты красива — не так, как была Иокаста, не так, как Исмена, — твоя красота не бросается в глаза, она притягивает к себе, это красота великих небесных иллюзий. Но ты не только красива, сестричка, ты так убедительна в своем безумии, ты так удобно окружила себя этим безумием…

Полиник рассмеялся, и смех его, похожий на львиный рык, согрел меня своим жаром — я чувствую, что любима, но смех этот одновременно и напугал меня, потому что в раскатах его я услышала, как опасно переплелись наши пути, которые на самом деле разные. Вставал новый день, голос Полиника теплел, он уже чаровал меня.