Антигона

— Это обманщик, уличный певец, который гнусавит на перекрестках, чтобы не умереть с голоду и найти себе какой-нибудь приют. Впрочем, К. предупреждал, чтобы ты никого не оставляла ночевать или тебе будет потом с этим уже не справиться. Когда Гемон и Этеокл вернутся — им не понравится, что я тебе позволила так выбиваться из сил. Но они будут совсем недовольны, если я разрешу наводнить твой дом и мастерскую людьми, которые используют тебя. Я сейчас же выставлю этого человека вон отсюда.

Исмена удалилась, она начала кричать, ругать Диркоса и высмеивать его, ответить ей он не мог и подчинился.

Во время раздачи супа он уже стоял за калиткой и тянул просод о встрече Эдипа со сфингой. Исмена рассердилась, но он заметил ей, что в дом он не вошел и никто не может запретить ему петь.

Исмена отошла от калитки, прерванная было раздача супа возобновилась. Но я видела, как внимательно сестра слушала, что пел Диркос.

— Если у тебя есть раковина, — подозвала она его, когда все отошли, — иди сюда, тут осталось немного супа.

Диркос подошел со своей раковиной, и она сама налила ему супа, чего никогда не делала, она шутила и смеялась с ним, но велела уйти из сада, и он покорно исполнил ее приказ.

Когда вечером я осталась одна, Диркос вернулся, прошел прямо в мастерскую и сам приготовил себе постель.

— Мне хорошо у тебя, Антигона, я сам достаю себе пропитание, но теперь, когда я нашел тебя, я останусь.

— А Исмена?

— Исмена права, что меня выгоняет, а я прав, что возвращаюсь.

— Это моя мастерская…

— Она тебе больше не понадобится.

— Ты так думаешь? Решил?..

— Не я — война, нищета не оставит тебе ни одной свободной минуты, Антигона. Послушай, я спою для тебя одной.

Диркос запел самого древнего Аполлона, темного бога со своей свитой из волков и крыс, несущих с собой чуму. Аполлона, который постепенно меняется и становится богом муз и восходящего солнца.

Я удивилась: Эдип пел метаморфозу Аполлона лишь однажды у Диотимии. Как мог дойти до Диркоса этот просод?

— Не знаю, Антигона, читать я не умею. То, что я пою, я выучил сам, иногда — слушая самого Эдипа, а чаще — других аэдов или благодаря тем просодам, что ты записала и что ходят по рукам. — Диркос снял повязку и уставился в меня своими усталыми глазами. — Я тот, кто идет следом; то, что я пою, неполно, часто неправильно и искажено, хотя я стараюсь ничего не менять. Тем не менее для тех, кто слушает меня, Эдип снова оживает, и все слышат то, что он говорит. Да, Антигона, Эдип будет жить благодаря нищим певцам, таким старым развалинам, как я.

Он спокойно стал приготавливаться ко сну и, взглянув на меня, заявил:

— Теперь возвращайся к себе и съешь что-нибудь, девочка, завтра тебе понадобятся силы.

— Он вернулся? — спросила Исмена меня на другой день.

Я кивнула.

— Из тебя можно веревки вить, Антигона. Неужели ты не можешь сказать «нет»?

— Иногда могу, но ему — нет.

— Я вернусь вечером, чтобы освободить тебя от него.

— Оставь его. Он говорит, что благодаря таким аэдам, как он, Эдип продолжает жить.

— Это правда, но это уменьшенное воспоминание об Эдипе, невзрачная подделка, от Эдипова дерева остался только ствол, как дерево без веток и листьев.

— Наступит день, и появится поэт, который придаст этим невзрачным просодам крылья, и они поднимут их ввысь.

— Когда он появится?

— Когда — это не мы решаем.

Вечером Диркос пришел со своим слепым другом, которого зовут Патрокл, любить этого слепца, кажется, совершенно не за что. Однако Патрокл и Диркос полны внимания и любви друг к другу, и я сказала себе, что эта дружба между двумя бедными, стареющими, страдающими от прожитых лет и болезней людьми, — одно из тех проявлений прекрасного, что я видела. Диркос заботится о Патрокле, а Патрокл служит ему своей памятью. Как только предоставляется возможность, Диркос устраивает его неподалеку от певцов, сказителей, жрецов, которые поют во время праздников о происхождении и подвигах героев-богов.

Патрокл запечатлевает это в своей сказочной памяти и пересказывает затем Диркосу до тех пор, пока тот не запомнит.

Патрокл попросил меня рассказать ему историю о том, как Эдип прошел Лабиринт и прибыл в Египет, — он ее не знает. Когда я закончила, он проговорил мне строки из Эдиповых просодов. Слушая этого слепца, я обрадовалась и расстроилась одновременно, потому что почти в каждом стихе были слова и обороты, к которым Эдип никогда бы не прибегнул.

Когда я сказала об этом Патроклу, он попросил меня поправить его и протянул для этого свою толстую, всегда немного влажную ладонь, которая вызывала у меня легкое отвращение. При каждой ошибке я касалась его ладони и говорила, какое слово выбрал бы Эдип. Он повторял за мной и после каждых десяти строк останавливался и начинал весь просод сначала. Его невероятная память все запечатлевала, и, несмотря на грубый голос и скверное произношение, я узнавала неподражаемую Эдипову манеру говорить.

— Он так пел, именно так! — счастливая, воскликнула я.

Растрогалась и пришедшая ко мне Исмена.