Антиквар. Повести и рассказы

– Отлично, – сказала Лика. Она опрокинула набок свечу, испачкав край копотью, потом закрепила ее и вдруг обернулась. – Постой, – сказала она, – ты, может быть, спать хочешь? Ты скажи.

Он в это время как раз взял со стула рубашку, закинул за спину воротник и, тыча кулаком, искал рукав. В спальне, впрочем, было тепло: южной неги хватало на ночь.

– Нет, я не хочу, – сказал он. – Я предпочитаю не спать.

– Ах, предпочитаешь! – Она расхохоталась. – Хорошо же. Мы тогда прошепчемся до утра. Ну? Как ты живешь? – Она села на край кушетки и закинула ногу на ногу, обхватив рукой голое коленце. – Рассказывай, – велела она.

Он в затруднении замер – прямо посреди спальни.

– Ну и ладно, – кивнула Лика. – Я и так знаю.

– Откуда?

– А вот. Я только одно не пойму, – она ткнула пальцем в сторону тумбочки, – как ты спишь при таких часах?

На тумбочке, точно, стоял исполинский будильник, собранный как-то Николинькой из часового конструктора. Корпус просвечивал, давая видеть весь механизм. Тикал будильник действительно громко.

Николинька пожал плечом.

– Я, наверно, привык, – сказал он.

– Да? Гм. А мне мешало. И к тому же жара. Я вообще часы не люблю, – призналась Лика. – Особенно электронные. Но главное то, что они врут.

– Кто, часы? – удивился Николинька. – Эти нет. То есть чуть-чуть. А как раз электронные можно выставить так, что они совпадут с эталоном до долей секунды.

– Ты не понял, – Лика поморщилась. – Не в этом дело. Они не так врут. Они врут о времени, понимаешь? В целом.

– Как это – о времени?

– Вот так. Они его представляют словно машину. А время – ничуть не машина, оно везде разное. И у всех. Для него нету правил… Ну да это всё вздор. Мне просто смешно глядеть, как все верят часам. А ведь у каждого свой час, и выставлен он совсем не по эталону. Вот у меня, например: нынче ночь. Но не для сна. Значит, это вовсе не ночь, правильно? Это темный день с черным небом. А в детстве было совсем другое. Мне казалось, что время – как паутина, во все стороны, словно сеть. Но я про это потом расскажу. Потому что… О! – Она вдруг схватилась за сумочку. – У меня же есть карты. Я тебе сейчас погадаю… Где они? – Чемодан упал, сумка плюхнулась на подушку. – А, вот. Тебе кто-нибудь гадал раньше? Нет?

Николинька с сомнением глядел на нее.

– Разве это бывает нужно? – спросил он затем.

– Как так?

– Это ведь принцип случайных чисел. По ним нельзя ничего узнать.

Брови ее скакнули вверх.

– Да ну? – Она щелкнула языком. – Э, да ведь папа говорил мне, что ты теперь вундеркинд. Вот оно что! А не похож.

– Нет, нет, какой я вундеркинд… Нет, – он даже зарделся.

– Верно. Никакой не вундеркинд, а медведь. Надевай рубаху, иди сюда, сядь тут и гляди. Увидим, что тебе выпадет. – Она стасовала колоду. – Подушку подвинь. Так. А теперь… Ну-у-у!.. – протянула она разочарованно, рассматривая расклад. – Все дамы ушли. Только пиковая и с ней десятка. И то спасибо. А! ну это просто тебе везет. Со мной. Это конечно. Всё чушь! – Она быстро смешала карты. – Ни дороги, ни ран, ни любви, ни хлопот. Одно письмо с тайной. Что же ты, милый? Совсем неживой, а?

– Я очень живой, – не согласился Николинька.

– Да? Увидим. – Она спрятала карты. – Что ты умеешь делать? – Тон ее был строг.

– Как? В каком смысле? – Он опять струхнул.

– Ну: рисовать. Или петь. Или ос ловить. Вообще: что?

Он молчал. Он смутно представил себе, как бы он ловил ос.

– То-то, – сказала Лика. – Ну а стихи?

– Что – стихи?

– Стихи ты писал когда-нибудь?

– Нет… – Он мотнул головой.

– А никому не расскажешь?

– Что, что? Что не расскажу? – Он уже волновался и заерзал на месте.

– То, что я покажу сейчас.

– Нет. Не расскажу. То есть я никому ничего не рассказываю, вообще никогда, а стихи не писал потому, что не пробовал, и я думаю поэтому, что не умею, – выпалил он одним махом. Потом глотнул и перевел дух.

– Ясно, – сказала Лика. – Но все-таки поклянись. Клясться-то ты умеешь?

– Нет. Никогда не…

– …пробовал, да? Сейчас попробуешь. Стань на колени.

Он неуверенно улыбнулся.

– На колени? Зачем? Зачем вставать? – спросил он.

– Ну ты зануда! – Лика возмутилась. – Чтобы клясться, зачем еще!

Было похоже, она не шутит. Он сполз с кушетки, задрав простыню, и встал на пол возле нее, расставив колени почему-то как мог широко. Странно, но от этого вид его стал почти грозен, улыбка исчезла, и он глядел вверх исподлобья. Смущение перешло в нем грань, за которой он чувствовал скорее досаду. Лика была довольна.

– Вот так, – сказала она. – Бедный рыцарь. Теперь повторяй: «Клянусь звездою и змеею…» Ну?

– «Клянусь звездою и змеею», – повторил он, слегка запнувшись.

– Так. «От тьмы до утренней зари…»

Он повторил.

– Отлично. «Всё, что увижу, – всё сокрою

В моей душе…»

– «В моей душе…»

– «Замри! Замри!» – взвизгнула вдруг Лика и повалилась с хохотом на кровать. – Ну? Замирай же!

– Как? А как это? А? как? – спрашивал он, тоже уже опять смеясь чуть не в голос.

– А так.

Она села, лицо ее стало мертвым, и страшно блеснули вдруг опустевшие глаза. Николинька смолк, глядя на нее с пола.

– Теперь помни, – сказала она, вздохнув. – Ты дал клятву. Подними чемодан.