Антиквар. Повести и рассказы

Мало что понимая, он поднял чемодан вровень с грудью, и она опять засмеялась:

– Да нет, сюда, не на воздух. Мне открыть его надо.

Он молча повиновался. Чемодан был открыт, Лика вынула узкую папку, а из нее плотный темный лист.

– На, читай, – сказала она. – Только молча. Тут девиз, это к сердцу. Запомни его.

Николинька принял лист не вставая и увидел мелкие четкие буквы в центре. Они составлялись в строфу. Светлый квадрат был обведен каймой с черно-белым густым орнаментом – бурлеск в духе Бердслея.

Он прочел:

Держи копье рукою крепкой,
Чтоб дрогнул враг перед тобой,
И кубок пей отравы терпкой,
Ведь смерть как жизнь и пир как бой!

Внизу был нарисован герб: фиал с мордой льва и Андреевский крест из пики и алебарды.

Он хотел что-то спросить, однако осекся. Лика подняла палец. Она словно слушала что-то. Прошел миг, другой. Потом она дернула челкой и резко спросила:

– Красивые стихи?

– Да, – он кивнул. – Они интересные. Я думаю, что…

– Довольно о них. А герб?

– Да… – Он растерянно заморгал.

– Чёрт с ним. А я?

– Что?

– Я – красивая?

Она без улыбки следила за тем, как он, открыв рот, молча взирал на нее. Потом снова схватила сумочку (съехавшую уже было куда-то в щель у стены), порылась в кармашке и дала ему на ладонь темный твердый предмет: зеркало. Но это было не просто зеркало. К тыльной его стороне, за четыре угла, было прочно приклеено нечто вроде таблички размером с карту.

– Вот, гляди еще, – велела Лика.

Воск натек, окружив фитиль, и свет в спальне убыл. Николинька, взяв зеркало, склонился к огню. Рисунок изображал нагую девицу в распутной позе. Белизну тела подчеркивал черный с блестками фон. Но стиль бурлеска тут пасовал и как бы стушевывался от реальности изображенного. Тело было живым, с точно выбранной игрой теней.

– Хороша? – спросила она.

– А… Э… ну – да. Да, – промямлил Николинька, спешно возвращая ей карту.

– Похожа я на нее? – Она вновь вперилась в него взглядом.

Но он совсем потерялся, косил вниз и уже не мог избавиться от дурной улыбки.

– Э… Ну-у…

– Похожа или нет?

– Ну, я не знаю.

– Эх ты! Ты должен был сказать, что очень похожа.

– Почему? – спросил он наивно, подняв взгляд и поправляя очки.

– Потому что тогда это вышел бы комплимент, – объяснила Лика. – А дамам нужно говорить комплименты. Особенно ночью. Ладно, вот что: мне здесь надоело. Пошли вниз. Я хочу поглядеть на ваш зал.

Она сунула карту в сумочку и задула свечу.

– …А это ты сама рисовала? – спросил ее Николинька шепотом, когда они вышли из спальни. Он рассудил про себя, что то, что оба они босы, очень кстати ввиду конспирации.

– Конечно, сама. У меня и наоборот есть: черное на белом. Как тот фиал. Но это не я придумала.

– А кто?

– Моя бабушка. У меня была только одна бабушка… Она в юности всё рисовала тенью. Мне тоже нравится, но не всегда. Эта картинка так лучше, потому что виднее. Эй, тсс! – Она вдруг подняла ладонь к его рту, хотя он молчал. – Что это у вас там?

Он покорно прислушался.

– Это… ничего. Ничего не слышно, – сообщил он.

– А сверчок?

– А, сверчок! Ну да, сверчок есть.

– Ишь ты! В саду? Ах нет, не в саду, потому что очень уж громко.

– Да он под ванной, – объяснил Николинька. – Я его раз видел.

– Ты видел сверчка?! – почти вскрикнула Лика. Было похоже, она забыла про конспирацию.

– А что? Что тут особенного? – Он нерешительно взглянул на нее.

– Ну как же! Тебе повезло, ведь это такая редкость. А ты о чем-нибудь его попросил?

– Как это?

– А, ты не знаешь… Ну ладно.

Они уже сошли с лестницы, и она, обогнав его, с силой дернула на себя створки дверей в зале. Петли протяжно заскрипели.

– Нашумим мы здесь, – сказала она тихо. – А, вздор. Они крепко спят, я знаю.

Она сделала шаг вперед и исчезла в проеме. Николинька поспешил за ней. Древний паркет, однако, был крепок – ни одна досточка не шелохнулась. Где-то уже далеко впереди и совсем беззвучно Лика скользила во тьме, словно плыла. Белая ее ночнушка маячила меж грузных теней, похожих ночью на суда в море. Она уже перешла зал. Тут Николинька разглядел, что здесь, в воздухе, был всюду разлит особенный мглистый свет, ровный и неподвижный. Зрение обострялось в нем. И все предметы вокруг, даже на том конце зала: часовой шкап (часы не шли), сервант, рояль, этажерка, расставленные у стен, – все было отчетливей и холодней, чем у него в спальне. Ему почудилось тоже, что люстра под потолком звенит хрусталиками своих подвесков. Это могло быть так в самом деле. Токи воздуха, едва заметные у дверей, касались висков и пошевеливали тонкие шторы на окнах. И все тут было как мрамор, твердым и нежилым.

Лика меж тем подошла к зеркалу. Даже вблизи ее шаг не был совсем слышен, что было странно. Проследив взглядом за ней, Николинька увидел, что в зеркальном стекле предметы вытянулись, как тени, и стали еще бесцветней, но больше и резче, чем наяву. Казалось, что сонные громады тонут на дне зеркал: в трюмо, где стояла Лика, и в зеркале справа, у камина.