Антимиры

как в зеркала уроненная,

зеленая на серебряном,

серебряная на зеленом.)

В орешнях, на лодках, на склонах,

смущающаяся, грешная,

выводит свои законы

лирическая прогрессия!

Приветик, Трофим Денисычи

и мудрые Энгельгардты.

2 = 1 > 3 000 000 000!

Рушатся Римы, Греции.

Для пигалиц обнаглевших

профессора, как лешие,

вызубривают прогрессию.

Ты спросишь: «А правы ль данные,

что сердце в момент свидания

сдвигает 4 вагона?»

Законно! Законно! Законно!

Танцуй, моя академик!

Хохочет до понедельника

на физике погоревшая

лирическая прогрессия!

(Ты младше меня? Старше!

На липы, глаза застлавшие...

Наука твоя вековая

ауканья, кукованья.)

Грозит мировым реваншем

в сиренях повызревавшая –

кого по щеке огревшая? -

лирическая агрессия!

1963

Латышский набросок

Уходят парни от невест.

Невесть зачем из отчих мест

Три дурака бегут на Запад.

Их кто-то выдает. Их цапают.

41-й год. Привет!

«Суд идет!» Десять лет.

«Возлюбленный, когда ж вернешься?!

четыре тыщи дней, как ноша,

четыре тысячи ночей

не побывала я ничьей,

соседским детям десять лет,

прошла война, тебя все нет,

четыре тыщи солнц скатилось,

как ты там мучаешься, милый,

живой ли ты и невредимый?

Предела нету для любимой –

ополоумевши любя,

я, Рута, выдала тебя –

из тюрьм приходят иногда,

из заграницы – никогда...»

...Он бьет ее, с утра напившись.

Свистит его костыль над пирсом.

О, вопли женщины седой:

«Любимый мой! Любимый мой!»

1963

* * *

Как всегда, перед дорогой

говорится не о том.

Мы бравируем с тревогой,

нам все это нипочем.

...В темноте лицо и брюки,

только тенниска бела,

ты невидимые руки

к самолету подняла.

Так светяще, так внимательно

вверх протянута, вопя,

как Собор

Парижской

Богоматери –

безрукавочка твоя!

Марше О Пюс, Парижская толкучка древностей

I

Продай меня, Марше О Пюс,

упьюсь

этой грустной барахолкой,

смесью блюза с баркаролой,

самоваров, люстр, свечей,

воет зоопарк вещей

по умчавшимся векам –

как слонихи по лесам!..

перстни, красные от ржави,

чьи вы перси отражали?

как скорлупка, сброшен панцирь.

чей картуш?

вещи – отпечатки пальцев,

вещи – отпечатки душ,

черепки лепных мустангов,

храм хламья, Марше О Пюс,

мусор, музыкою ставший!

моя лучшая из муз!

расшатавшийся диван,

куда девах своих девал?

почем века в часах песочных?

чья замша стерлась от пощечин?

почем любовь, почем поэзия,

утилитарно-бесполезная?

почем метания и робость?

к чему метафоры для роботов?

продай меня, Марше О Пюс,

архаичным становлюсь:

устарел, как Робот-6,

когда Робот-8 есть.

II

Печаль моя, Марше О Пюс,

как плющ,

вьется плесень по кирасам,

гвоздь сквозь плюш повылезал –

как в скульптурной у Пикассо –

железяк,

железяк!

помню, он в штанах расшитых

вещи связывал в века,

глаз вращался, как подшипник,

у виска,

у виска!

(он – испанец, весь как рана,

к нему раз пришли от Франко,

он сказал: «Портрет? Могу!

пусть пришлет свою башку!»)

я читал ему, подрагивая,

эхо ухает,

как хор,

персонажи из подрамников

вылазят в коридор,

век пещерный, век атомный,

душ разрезы анатомные,

вертикальны и косы,

как песочные часы,

снег заносит апельсины,

пляж, фигурки на горах,

мы – песчинки,

мы печальны, как песчинки,

в этих дьявольских часах,

не пищите?..

мы в истории

лишь на несколько минут,

мы – песчинки?

но которые

жерла пушечные

рвут!

III

Марше О Пюс, Марше О Пюс,

никого не дозовусь.

пустынны вещи и страшны,

как после атомной войны

я вещь твоя, XX век,

пусть скоро скажут мне: «Вы ветх»,

архангел

из болтов и гаек

мне нежно гаркнет: «Вы архаик»,

тогда, О Пюс, к себе пусти меня,

приткнусь немодным пиджачком...

Я архаичен,

как в пустыне

раскопанный ракетодром!

Старухи казино

Старухи,

старухи –

стоухи,

сторуки,

мудры

по-паучьи,

сосут авторучки,

старухи в сторонке,

как мухи,

стооки,

их щеки из теми

горящи и сухи,

колдуют в «системах»,

строчат закорюки,

волнуются бестии,

спрут электрический...

О оргии девственниц!

Секс платонический!

В них чувственность ноет,

как ноги в калеке...

Старухи

сверхзнойно

рубают в рулетку!

Их общий любовник

разлегся, разбойник.

Вокруг, как хоругви,

робеют старухи.

Ах, как беззаветно

в них светятся муки!..

Свои здесь

Джульетты,

мадонны и шлюхи,

как рыжая страстна!

А та – ледяная,

а в шляпке из страуса

крутит динаму,

трепещет вульгарно,

ревнует к подруге.

Потухли вулканы,

шуруйте, старухи!..

...А с краю, моргая,

сияет бабуся:

она промотала

невесткины

бусы.

Ирена

Ирена проводит меня за кулисы.

Ирена ноздрями дрожит закуривши.

В плечах отражаются лампы, как ложки.

Он потен, Ирена.

Он дышит, как лошадь.

Здесь кремы и пудры – как кнопки от пульта.

Звезда кабаре,

современная ультро,

упарится парень (жмет туфелька, стерва!),

а дело есть дело,

и тело есть тело!

Ирена мозоль деловито потискивает...

...Притих ресторан, как капелла Сикстинская.

Тревожно.

Лакеи разносят смиренно

меню как Евангелие от Ирены:

«Богиней помад, превращений, измены,

прекрасный Ирена,

на наглых ногах, усмехаясь презренно,

сбегает с арены!

Он – зеркало времени, лжив, как сирена,

любуйтесь Иреной!

Мужчины, вы – бабы, они ж – бизнесмены,

пугайтесь Ирены?

Финал мирозданья, не снившийся Брему,

вихляет коленями...

о две параллели, назло теореме

скрещенных в Ирене!

«Ирена, ку-ку!» Кидайте же тугрики

от Сены до Рейна

под бритые икры в серебряной туфельке!

Молитесь Ирене!»

Куря за кулисой, с цветными ресницами

глядел в меня парень пустыми глазницами.