Антимиры

к самбе!

Он – приезжий. Чудной как цуцик.

«Потанцуем?»

Ноги, ноги, такие умные!

Ну, а ночи, такие лунные!

Длиноного, побойся бога,

сумасшедшая Длиноного!

А потом она вздрогнет: «Хватит».

Как коня, колени обхватит

и качается, обхватив,

под насвистывающий мотив...

Что с тобой, моя Длиноного?..

Ты – далеко.

Песня Офелии

Мои дела –

как сажа бела,

была черноброва, светла была,

да все добро свое раздала,

миру по нитке –

голая станешь,

ивой поникнешь, горкой растаешь,

мой Гамлет приходит с угарным дыханьем,

пропахший бензином, чужими духами,

как свечки, бокалы стоят вдоль стола,

идут дела

и рвут удила,

уж лучше б на площадь, в чем мать родила,

не крошка с Манежной, не мужу жена,

а жизнь, как монетка,

на решку легла,

искала –

орла,

да вот не нашла...

Мои дела –

как зола – дотла.

Флорентийские факелы

3. Богуславской

Ко мне является Флоренция,

фосфоресцируя домами,

и отмыкает, как дворецкгьй,

свои палаццо и туманы.

Я знаю их. Я их калькировал

для бань, для стадиона в Кировске,

спит Баптистерий, как развитие

моих проектов вытрезвителя.

Дитя соцреализма грешное,

вбегаю в факельные площади,

ты – калька с юности, Флоренция!

брожу по прошлому!

Через фасады, амбразуры,

как сквозь восковку,

восходят судьбы и фигуры

моих товарищей московских.

Они взирают в интерьерах,

меж вьющихся интервьюеров,

как ангелы или лакеи,

стоят за креслами, глазея.

А факелы над черным Арно

необъяснимы –

как будто в огненных подфарниках

несутся в прошлое машины!

Ау! – зовут мои обеты,

Ау! – забытые мольберты,

и сигареты,

и спички сквозь ночные пальцы,

Ау! – сбегаются палаццо, –

авансы юности опасны! –

попался?!

И между ними мальчик странный,

еще не тронутый эстрадой,

с лицом, как белый лист тетрадный,

в разинутых подошвах с дратвой –

здравствуй!

Он говорит: «Вас не поймаешь!

Преуспевающий пай-мальчик,

Вас заграницы издают.

Вас продавщицы узнают.

Но почему вы чуть не плакали?

И по кому прощально факелы

над флорентийскими хоромами

летят свежо и похоронно?..

Я занят, Я его прерву.

Осточертели интервью.

Сажусь в машину. Дверцы мокры.

Флоренция летит назад.

И как червонные семерки

палаццо в факелах горят.

1962

Прощание с Политехническим

Большой аудитории посвящаю

В Политехнический!

В Политехнический!

По снегу фары шипят яичницей.

Милиционеры свистят панически.

Кому там хнычется?!

В Политехнический!

Ура, студенческая шарага!

А ну, шарахни

по совмещанам свои затрещины!

Как нам мещане мешали встретиться

Ура вам, дура

в серьгах-будильниках!

Ваш рот, как дуло,

разинут бдительно.

Ваш стул трещит от перегрева.

Умойтесь! Туалет – налево.

Ура, галерка! Как шашлыки,

дымятся джемперы, пиджаки.

Тысячерукий, как бог языческий.

Твое Величество –

Политехнический!

Ура, эстрада! Но гасят бра.

И что-то траурно звучит «ура».

12 скоро. Пора уматывать.

Как ваши лица струятся матово.

В них проступают, как сквозь экраны,

все ваши радости, досады, раны.

Вы, третья с краю,

с копной на лбу,

я вас не знаю.

Я вас люблю!

Чему смеетесь? Над чем всплакнете?

И что черкнете, косясь, в блокнотик?

Что с вами, синий свитерок?

В глазах тревожный ветерок...

Придут другие – еще лиричнее,

но это будут не вы –

другие.

Мов ботинки черны, как гири.

Мы расстаемся, Политехнический!

Нам жить недолго. Суть не в овациях.

Мы растворяемся в людских количествах

в твоих просторах,

Политехнический.

Невыносимо нам расставаться.

Я ненавидел тебя вначале.

Как ты расстреливал меня молчанием!

Я шел как смертник в притихшем зале.

Политехнический, мы враждовали!

Ах, как я сыпался! Как шла на помощь

записка искоркой электрической...

Политехнический,

ты это помнишь?

Мы расстаемся, Политехнический.

Ты на кого-то меня сменяешь,

но, понимаешь,

пообещан мне, не будь чудовищем,

забудь

со стоящим!

Ты ворожи ему, храни разиню.

Политехнический –

моя Россия! –

ты очень бережен и добр, как бог,

лишь Маяковского не уберег...

Поэты падают,

дают финты

меж сплетен, патоки

и суеты,

но где б я ни был – в земле, на Ганге,

ко мне прислушивается

магически

гудящей

раковиною

гиганта

ухо

Политехнического!

СНЕГ ПАХНЕТ АНТОНОВКОЙ

... во мне как в спектре

живут семь "я"...

а весной...

Гойя

Я – Гойя!

Глазницы воронок мне выклевал ворог,

слетая на поле нагое.

Я – Горе.

Я – голос

Войны, городов головни

на снегу сорок первого года,

Я – голод,

Я горло

Повешенной бабы, чье тело, как колокол,

било над площадью голой...

Я – Гойя!

О, грозди

Возмездья! Взвил залпом на Запад –

я пепел незваного гостя!

И в мемориальное небо вбил крепкие

звезды –

Как гвозди.

Я – Гойя.

1959

Новогоднее письмо в Варшаву

А. Л.

Когда под утро, точно магний,

бледнеют лица в зеркалах

и туалетною бумагой

прозрачна пудра на щеках,

как эти рожи постарели!

Как хищно на салфетке в ряд,

как будто раки на тарелке,

их руки красные лежат!

Ты бродишь среди этих блюдищ.

Ты лоб свой о фужеры студишь.

Ты шаль срываешь. Ты горишь.

«В Варшаве душно», – говоришь.

А у меня окно распахнуто

в высотный город словно в сад

и снег антоновкою пахнет,

и хлопья в воздухе висят

они не движутся не падают

ждут

не шелохнутся

легки

внимательные

как лампады

или как летом табаки

Они немножечко качнутся,

когда их ноженькой

коснутся,

одетой в польский сапожок...

Пахнет яблоком снежок.

1961

На плотах

Нас несет Енисей.

Как плоты над огромной

и черной водой,

Я – ничей!