Антипитерская проза

Никто не видел самого наезда. Только спустя несколько минут тревожная прапорщица Мезенцева со своего балкона заметила лежащую, как кукла, Лялечку. Видимо, девочка решила перейти дорогу, чтобы сорвать пару пухлых одуванчиков, так и оставшихся расти на той стороне дороги у бетонного ограждения воинской части. Капитану Карпову эти свидетели гибели его дочери были особенно отвратительны — своей пыльной обвислостью, своей пустотелой эфемерностью. Ему были противны и четырехэтажные дома офицеров, и этот длинный, серый, канонический, увязнувший в земле забор, и эта единственная в городке дорога, падающая к отдаленному магистральному шоссе кубарем.

После среднеазиатского, еще советского, ретивого и обнадеживающего лейтенантства, после службы на Кавказе с его кичливым национализмом, с ненавистью к простодушным, продажным, пьющим, нищим русским военным, с подобострастным вероломством местных жителей, направление в эту подмосковную часть и предоставление сразу отдельной двухкомнатной квартиры капитан Карпов расценил как счастливый случай. Так удачно карты ложатся только в честной и долгой игре.

Капитан Карпов иногда вспоминал, что хотел бы стать дирижером, но стал офицером из-за любви к видимой, доступной гармонии. Командиром он был дотошным. Его рота занимала первые места на учениях и смотрах. Особенно ему доставляли удовольствие занятия по тактической подготовке в поле на тему «Рота в наступлении». На плацу же три его взвода, как гоночные машины, выписывали самые сложные фигуры из Строевого устава, все эти повороты и развороты, мгновенные перестроения, размыкания и смыкания — всё с красотою симметричных, пересекающихся нотных знаков, — с красотою, от которой захватывало дух, с пылкими взмахами в воздухе штыков и прикладов, с ровным, молодцеватым, единодушным дыханием.

Капитан Карпов думал, что, несмотря на большую вероятность общего загробного мира, Лялечки теперь там нет. Скорее всего, она пребывает одна в ее любимом, созданном только для нее вселенском затворничестве. В гробу она лежала кроткой, даже плаксивой, какой никогда не бывала в жизни. Было очевидно, что непохожестью на себя эта обстоятельная и принципиальная девочка после собственной смерти помогала маме и папе пережить их скорбь. Ему было стыдно, что он не умер от горя, что горе напоминало о себе лишь отсутствием некоторого компонента жизни, спорадической удушливостью и нестерпимыми приступами жалости к умершему ребенку.

У КПП на солнцепеке, настоянном на запахах пыльной листвы, мазута, разогретого пота, тлеющего никотина, полукругом стояли солдаты-дембеля из роты обеспечения, среди которых был и водитель командира полка сержант Устюшкин, с врожденно презрительным лицом. Солдаты наслаждались пустотой времени.

Бойцы наблюдали за капитаном Карповым, как дикари. Их простые физиономии выражали почтительный ужас и при этом какую-то подростковую, стихийную насмешку. Их удивил изменившийся, горестно заспанный вид капитана Карпова и, в особенности, нелепо прикипевший к порезу на щеке клочок газетной бумаги. Только Славик (так по-свойски звали командирского фаворита Устюшкина) старался быть пренебрежительным.

Капитан Карпов взглянул на Славика, в котором брезгливость теперь не могла справиться с растерянностью и который по своей привычке шмыгал носом, но не как обычно, непроизвольно, а как-то по-новому, задирая голову вверх, как будто у него из носа потихоньку текла кровь.

Капитан Карпов изумился: «Неужели все-таки... Славик?! Но как? Зачем? Месть? Неужели чувство мести в этом мальчике может дойти до такого?!»

Примерно год назад служивший тогда еще под началом капитана Карпова Славик безапелляционным тоном попросился домой в Петербург на один день к умирающей бабушке. Капитан Карпов, которого Славик застал над картой предстоящих войсковых учений, ответил, что Устюшкин должен пройти полигонные маневры. Вот после учений вместе, мол, отправимся в Петербург за новобранцами. Он не стал добавлять, что, согласно положению, бабушка не является ближайшей родственницей и в связи с этим отпуск по случаю ее болезни не предусмотрен. Как у всякого гордеца, у Славика в глазах выросли благородные, злые слезы. «Она мне как мать», — сказал Славик и, развернувшись, вышел из канцелярии. Устюшкин тогда добился-таки своего: он попал на прием к командиру полка, и тот разрешил ему краткосрочную отлучку. По возвращении (оказалось, что он застал последний вздох бабушки) Устюшкина перевели в роту обеспечения водителем по настоянию уязвленного капитана Карпова.

«Неужели месть?» Капитан Карпов припоминал, какими при их встречах жесткими становились движения Славика; Славик как будто показывал, что не может понять предназначения таких жалких людей, каким, по его мнению, был капитан Карпов, этот убогий служака.