Антипутеводитель по современной литературе

В былые времена никто не обзывал Владимира Маканина живым классиком, зато в его произведениях было много ярких сюжетов и живых характеров, памятных до сих пор. Тут и самодельный гуру старик Якушкин («Предтеча»), и деловитая спекулянтка Светик («Старые книги»), и самоубийственно упертый Толик Куренков («Антилидер») — неудачники, везунчики, люди свиты, романтики, продолжающие жить на первом дыхании, и прагматики, которые притормозили, чтобы обустроить себе уютную отдушину.

Вся эта пестрая публика счастливо уворачивалась от наиболее злостных канонов соцреализма и могла бы легко перекочевать в постсоветскую литературу. Но сам писатель почему-то рассудил иначе. Для него конец 80-х стал Рубиконом: в реку с быстрым течением соскользнул прежний Маканин, а уже из реки выбрался Маканин новый — степенный, как дядька Черномор и чеховский Ионыч, вместе взятые. Внятность фабул и прозрачность слога затерялись на том берегу; место литературы для чтения заняла Литература Со Значением, ценимая критикой. В 90-х годах премию «Букера» получила маканинская повесть «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» — мутный алхимический марьяж сказки с Кафкой. Каждого, кто сегодня вспомнит в повести хоть что-то, кроме заглавной мебели, тоже надо премировать.

Тем не менее переход Маканина из разряда просто писателей в ранг писателей маститых состоялся, а еще одна крупная награда — «Большая книга» 2008 года за роман «Асан» — закрепила статус литературной глыбы. Триумф, правда, был чуть подпорчен скандальной перепалкой между участником чеченской кампании Аркадием Бабченко и невоевавшим романистом. Первый уличал второго в катастрофическом незнании реалий, второй с олимпийских высот снисходительно объяснял первому, что-де ветеран может быть не так хорошо осведомлен о военных событиях, как автор, изучивший мемуары генерала Трошева. Критика приняла сторону Маканина, и все же тот решил отложить очередную мысленную командировку на Кавказ. А потому в романе «Две сестры и Кандинский» остался в пределах Садового кольца.

Итак, обе героини новой книги, сестры Ольга и Инна, живут в Москве времен перестройки. Инна — экскурсовод, а Ольга обустраивает у себя в подвальчике домашний алтарь, посвященный художнику Кандинскому. Возлюбленный Ольги Артем — депутат Московской городской думы. Он спасает художников-неформалов от милицейского преследования и пылко выступает на митингах с призывом отменить цензуру, но вдруг выясняется: трибун Артем — действующий стукач КГБ. Вся его карьера накрывается медным тазом, вакантное место в Ольгином подвальчике занимает рок-музыкант Максим; потом объявляется его папаша, пропахший тайгой сибирский стукач, а под конец сестры, уже совершенно чеховские, плачут светлыми слезами. Они бы рады свалить «в Москву! в Москву!», но они, увы, и так уже в Москве, отступать некуда.

В издательской аннотации книга названа «ярким свидетельством нашего времени», а рецензенты нахваливают «абсолютную убедительность» описываемого, сулят читателю «погружение в 1990-е, время иллюзий и надежд» и, памятуя о придирках Бабченко, объявляют: «Теперь-то никто не упрекнет автора в том, что он не ориентируется в материале»…

Как бы не так! При внимательном рассмотрении заметно, что сюжет книги Маканина настолько же близок к исторической реальности, насколько и сюжет поэмы Ляписа-Трубецкого о Гавриле-почтальоне. С «материалом» творится чехарда: на самом деле Мосгордума появилась только в конце 1993-го, художников в столице не гоняли с конца 80-х, КГБ упразднили в 1991-м, а цензуру, с которой бился думский Артем, отменили еще в 1990-м. Персонажи упоминают «подскочивший рейтинг», «крутого спонсора», «офисных клерков», «корпоративные встречи» и киллера, которого нанимают «за тыщу зеленых», — но это из других, послеми-тинговых, времен, когда принадлежность человека к спецслужбам не топила политическую карьеру, а совсем даже наоборот…

Барское пренебрежение к точности детали подрывает доверие к героям, которые у позднего Маканина и так-то изъясняются с надрывом провинциальных трагиков, чьи главные знаки препинания — восклицательные. Впрочем, у художника Василия Васильевича Кандинского был однофамилец — психиатр Кандинский, Виктор Хрисанфович. В книге «О псевдогаллюцинациях» он анализировал случаи «обманов памяти» и «состояний патологического фантазирования». Присутствие в заглавии имени того, второго, Кандинского могло бы, пожалуй, снять многие претензии к автору романа.

Сбрось муму с поезда

Александр Никонов. Анна Каренина, самка. М.: АСТ

«Анна Каренина была крупная, здоровая самка. Все здоровые самки похожи друг на друга. А все нездоровые больны по-разному. Ее молочные железы имели вид упругих плотных выступов…» И т. д.