Антиревизионизм

Действительно, существуют аспекты мироустройства, где истина скрыта и, быть может, недостижима. Действительно, бывают случаи, когда непрофессионал бывает прав, а все профессионалы заблуждаются. Капитальный сдвиг состоит в том, что эти ситуации воспринимаются не как редкие и исключительные, каковыми они в действительности являются, а как всеобщие и обычные. И огромной силы стимулом к принятию верования в них служит их психологическая выгодность. Если все мнения равноправны, то я могу сесть и немедленно отправить и мое мнение в интернет, не затрудняясь многолетним учением и трудоемким знакомством с тем, что уже знают по этому поводу те, кто посвятил этому долгие годы исследований. Психологическая выгода здесь не только для пишущего, но также для значительной части читающих. Это освобождает их от ощущения собственной недостаточной образованности.

Распространение релятивистской морали

Для меня это — популярность идей типа «в политике нет хороших и плохих», «у каждого своя правда» и т. п.

, излагаемых, конечно, более наукообразно и значительно менее явно. И хотя, как правило, это подается как разумный отказ от идеологизированного подхода, нередко он перерастает в отказ от каких бы то ни было ценностных оценок события или стремление применить указанные выше цитаты к любому факту.

Здесь я замечу, что подобная этика – тем не менее, тоже этика, только отталкивающаяся от иных принципов, наподобие «кто победил, тот и прав» или «политика судят за то, достиг ли он своей цели и насколько эффективно он выполнил поставленную задачу, а не за методы, которыми он при этом пользовался»

Беллетризация истории

В рамках таковой как бы стирается разница между учебником истории и историческим романом на ту же тему. Для создания государственных мифов это очень важно потому, что миф сам по себе является своего рода литературным произведением, и историю Троянской войны мы знаем в основном по «Илиаде» и «Одиссее», а многие события французской истории – по романам А. Дюма, которому приписывают высказывание: «История – это гвоздь, на который я вешаю свои картины». Тем не менее, прочитав «Три мушкетера», мы привычно не любим кардинала Ришелье, хотя для своей страны он сделал куда больше Анны Австрийской. А возмущаясь запретом дуэлей, не ведаем, что указанный запрет был связан с тем, что каждый год только в Париже на дуэлях гибло больше молодых дворян, чем во время войн, которые в тот же период вела Франция, а среди некоторых любителей этого занятия дуэль вообще превратилась в аналог «трофейной охоты».

Но если события истории Древней Греции отделены от нас большим временным интервалом, и мы используем художественную литературу как косвенный источник отчасти ввиду отсутствия прямых, то распространение этой тенденции на настоящее приводит к тому, что массовый читатель знает историю не столько по учебникам, сколько по авторским трактовкам режиссеров фильмов или популярных телесериалов. Между тем, по сравнению с книгой, кино усиливает момент «истинности» за счет одновременного визуального и вербального воздействия. И чем талантливее фильм как произведение искусства, тем больший след он оставляет в человеческом сознании, легитимизируя трактовку, навязанную нам автором даже самим фактом того, что «раз про это снимают кино, значит – так и было». И подобно тому, как образ Василия Чапаева, созданный Фурмановым, сыгранный Бабочкиным и растиражированный в анекдотах, полностью вытеснил из массового создания Чапаева-исторического, кинематографическая картинка вполне может заменить реальную даже в сознании очевидцев. Рассказывают, что в конце семидесятых перед студентами выступал бывший матрос с «Потемкина», к тому времени последний, кто оставался в живых из экипажа корабля. И матрос рассказывал, что собственными глазами видел, как на Потемкинской лестнице каратели расстреливали демонстрацию, и вниз по ступеням внезапно покатилась детская коляска с ребенком.