Антислова и вещи. Футурология гуманитарных наук

42

Телепатизация. Экспансия антиязыковой номинации означает семиотическую восполнительность, существующую всегда не поименованной как условие антиязыкового алиби: если вещь поименована прежде собственного несуществования, которое определяет её онтологический статус, то номинативная этимология такой вещи приобретает диссеминированный характер, безответственный за последующие номинативные процессы. Модус аутентичного несуществования является презумпцией неманипулируемости со стороны Злокозненного Демона, чьё аутентичное несуществование нуждается не в оправдании, а в дискриминации по признаку единичности/множественности. Безапелляционность онтологического вопрошания предотвращает от редукции к нериторическому ответу, который не предполагает никакого вопроса; нериторическое вопрошание, исключающее ответственность, отличает одну региональную онтологию от другой региональной онтологии, между которыми, как правило, отсутствует антиязыковая игра в несуществующие номинации (например, номинации, одна из которых именует – не – именуя, а другая – не – именует – именуя, – то, что отсутствует). Антиязыковое пространство бытия включает в себя автореферентную номинацию, именующую вещи их вещественным способом, то есть тавтологическим аутентичной номинации, но вторичной в своей истинности88.

Бессмысленные галлюцинации не претендуют на воплощение подлинной бессмыслицы в обход языку истины, на котором эволюционирует естественный язык посредством телепатизации (утончение распознавания вариабельных сигналов от адресанта к адресату), а являются ностальгическими следами по бессмысленному: если бессмыслица неденоминабельна, то её номинация бессмысленна в точном значении этого слова, а именно – как бессмысленное именование в отношении самого себя; антиязыковая материя (для потенциалологизмов): «Силы ассоциации, действуя с разной напряжённостью, на разных расстояниях и разными путями, соединяют слова, «действительно присутствующие» в дискурсе, со всеми другими словами лексической системы, независимо от того, обнаруживаются ли они как «слова», то есть относительные вербальные единицы, в том или ином дискурсе. Эти силы взаимодействуют со всей совокупностью лексики посредством синтаксической игры и, по крайней мере, посредством тех составных единиц, из которых складывается то, то образует так называемое слово. Например, «pharmacon» уже состоит в связи не только со всеми словами из того же самого гнезда слов, но и со всеми значениями, образованными на основе того же самого корня. Текстуальная цепочка, которую нам теперь следует выявить, не является поэтому попросту «внутренней» по отношению к платоновской лексике. Но, выходя за пределы этой лексики, мы хотим не столько нарушить – законно или по праву – какие – то пределы, сколько навлечь подозрение на само право эти пределы устанавливать. Одним словом, мы не считаем, что существует строго определённый платоновский текст, замкнутый сам на себя, обладающий своим внутренним и своим внешним. Конечно, это ещё не означает, что он расплывается во все стороны и что его можно было бы полностью растворить в недифференцированной общности его стихии. Однако при условии, что связи определяются строго и осторожно, мы должны получить возможность высвободить скрытые силы притяжения, связывающие присутствующее в тексте Платона слово со словом, отсутствующим в нём. Подобная сила, если принять во внимание систему языка, не могла не воздействовать на письмо и на чтение этого текста. При рассмотрении такого воздействия упомянутое «присутствие» той относительной вербальной единицы, которой является слово, не являясь, конечно, абсолютной случайностью, не заслуживает никакого внимания, то есть не образует предельный критерий исследования и конечную точку отсчёта» (Деррида89).