Адаптивная система обработки информации у детей работает еще быстрее. Судя по всему, сравнительная простота их когнитивных структур и разрозненность ассоциативных каналов позволяют перескочить через некоторые этапы.
Спустя несколько месяцев после окончания войны в Косове я отправился туда консультантом по проблемам эмоциональных травм. Как-то раз меня попросили осмотреть двух подростков, брата и сестру. Их отец был убит у них на глазах. Девочку изнасиловали в ее собственной комнате, приставив револьвер к виску. С тех пор она больше не могла туда заходить. Что касается мальчика, он пытался убежать вместе с дядей, но им вслед бросили гранату. Дядя погиб, а подросток получил тяжелое ранение в живот. Его посчитали мертвым.
С тех пор оба подростка жили в состоянии непреходящей тревоги. Они плохо спали, почти ничего не ели и отказывались выходить из дома. Врач, постоянно навещавший их, был очень обеспокоен, и не знал, чем им помочь. Он чувствовал особую ответственность, поскольку был давним другом этой семьи.
Услышав от него историю этих детей, я понял, что помочь им будет не так просто, особенно, учитывая необходимость переводчика: ведь я не знал их языка. Интенсивность эмоций, которые они переживали, вспоминая о кошмарных событиях, была крайне высока. Однако я с удивлением констатировал, что уже по-
е
первой сессии движений глаз дети больше не каза-- вЗВОЛ
нованными. Я даже подумал, что их ассоциации блокированы присутствием переводчика, или же травма настолько сильна, что доступ к эмоциям просто утрачен (в психиатрии это называется феноменом диссоциации).Но к моему великому удивлению, в конце сеанса они сказали мне, что теперь могут вспоминать то, что с ними произошло, без малейшего волнения. Мне это казалось невозможным: я был уверен, что через несколько дней симптомы вернутся.
Неделю спустя я пришел к ним, намереваясь продолжить лечение и вновь попытать счастья, возможно, отталкиваясь от других сцен. И с изумлением узнал от их тети, что тем же вечером, когда состоялся первый сеанс, оба подростка нормально поужинали и затем без проблем проспали всю ночь — впервые за несколько месяцев. Девочка даже спала в своей комнате! Я не верил своим ушам. Наверняка дети просто слишком хорошо воспитаны (или покладисты?) и потому не хотят признаться, что я не принес пм никакого облегчения. А может, они не хотят, чтобы я снова задавал им вопросы об этих болезненных событиях? Или пытаются убедить меня, что всё
в По
рядке, только для того, чтобы я оставил их в покое?..Однако когда я увидел их, они действительно вы-Гляд
ели по-другому. Они улыбались. Они даже смея-ЛИсь> как смеются дети, хотя до этого казались просто ^способными на радость. И это были не только мои 0Щущения. Мой переводчик, который до войны учился на медицинском факультете в Белграде, подтверди» что дети действительно преобразились.И все же я относился с известной долей скептициз ма к реальной пользе одного-единственного сеанса До того самого дня, пока другие врачи, специализирующиеся на ДПДГ’с детьми, не подтвердили, что в целом дети реагируют на этот метод лечения быстрее и с гораздо меньшими эмоциональными трудностями чем взрослые.
Опыт, полученный мною в Косове, вскоре подтвердился одним из первых контролируемых исследований по лечению ПТСР у детей. Это исследование показало максимальную эффективность ДПДГ с самого раннего возраста2
. Максимальную, и все же не столь удивительную как та, свидетелем которой я стал в Косове.Самое поразительное в истории развития метода ДПДГ — это сопротивление, которое ему оказывают психиатрия и психоанализ. В 2000 году наиболее часто используемая база данных по посттравмагическим стрессовым расстройствам — база PILOTS больницы
имеН
ятся на сегодняшний день, но при этом, похо-П е он лучше всего переносится и действует очень быстро3*