Антитерра (СИ)

Он тут же улыбнулся и, как ни в чём ни бывало, придал своему лицу добродушное выражение. На кухне Генриетта уже поставила на стол две тарелки с похлёбкой, от которой поднимался едва заметный пар.

— Уже, — спросил Валенрод. — Что‑то вы быстро.

— В смысле, — девушка прекратила вытирать руки полотенцем и настороженно посмотрела на Адриана.

Тот быстро достал часы: двадцать минут первого. Он убрал часы обратно, тяжело вздохнул и сел за стол, девушка села рядом с ним.

— Мне прочесть молитву или вы сами? — спросила она.

— С чего вы взяли, что я верующий? — ответил Валенрод, откусив от ломтя хлеба и хлебнув супа.

Генриетта удивлённо посмотрела на лейтенанта.

— Вы же аквилонец, аквилонцы всегда отличались набожностью, говорят, диктатор Ланарис до сих пор каждое воскресенье бывает в церкви.

— Так я ж не Ланарис, и не диктатор, а насчёт аквилонцев, так я раньше тоже не был исключением, но потом…

Девушка ничего не сказала, только внимательно смотрела на Валенрода.

— Потом всё полетело к чёрту. Разом, словно целый народ прокляли, словно нам вынесли приговор, — Адриан с силой врезал по столу так, что ложка вылетела из тарелки и со звоном упала рядом на стол. — Одну за другой мы теряли наши колонии. Просто сдавали. Спокойно смотрели не в силах что‑нибудь изменить. Это было бегство, бегство армии поставившей на колени половину континента, а вторую половину заставившей дрожать от страха. А теперь: 'Почему стрелка компаса показывает на север?' 'Чтоб аквилонец знал куда бежать'. На кончике пера у нас отобрали то, ради чего было пролито столько крови. Нынче весь мир задыхается в кровавом угаре, и миллионные армии режут друг другу глотки за краюху хлеба, — на минуту он остановился, тяжело вздохнул. — Знаете, временами мне кажется, что это и есть ад, что я уже умер, только сам этого не заметил.

— Это не ад, Адриан, что угодно, но только не ад, — произнесла девушка, потерянно глядя куда‑то в пустоту. — Слишком у многих здесь надежда, в преисподней её забрали бы в первую очередь.

— Почему‑то я таких не встречал, надеющихся.

— А как же я?

Валенрод улыбнулся, ласково посмотрел на неё и легонько погладил по плечу, после чего принялся есть. Рядом шепчущий женский голос медленно стал читать 'Отче наш'. Примерно с минуту они молчали, пока Генриетта, словно между делом, не спросила:

— А кто тот человек на фотографии, что висит на стене?

Адриан обернулся и посмотрел на висевшую в рамке на стене фотографию, на которой был запечатлён мужчина в форме королевского воздушного флота Аквилона. Он держал перед собой фуражку, прижав её к кителю. В нижнем правом углу наискось шла какая‑то надпись, сделанная от руки, по большей части закрытая рамкой.

— Это? — переспросил Адриан. — Это легендарная личность, один из лучших пилотов королевства, Виктор Валенрод.

— Он ваш родственник?

— Он мой отец. Настоящий аквилонец, верный слуга короля, отец солдатам, прирождённый командир. Капитан в двадцать девять, майор в тридцать два. Когда пало королевство, он застрелился из именного пистолета. И как показали дальнейшие события, правильно сделал.

— И вы пошли по его стопам?

— В данном случае, подобное выражение вряд ли уместно. Не забудьте, речь идёт об аквилонце и о войне.

— Вы говорите о войне так, будто это что‑то хорошее.

— Ну что вы, — Валенрод тяжело вздохнул. — Вы думаете, что мне нравится война? Нет, вы глубоко заблуждаетесь, — он покачал головой. — Я не люблю войну, я люблю танцы.

— Причём здесь…

— Не перебивайте! — скомандовал Адриан и тут же вернулся к своему прежнему монотонному повествованию. — Когда они уходили, всегда были танцы. И когда возвращались, тоже танцевали. Они всегда возвращались с победой. А сейчас чёрт знает что. Это не война. То, что сейчас происходит в Пацифиде — это не война. Бессмысленное месиво, мясорубка. Никому не суждено победить, если некому проигрывать. Кто‑то очень умный назвал войну дуэлью в глобальном масштабе. Но то, что происходит сейчас — это не дуэль. На дуэли стороны сходятся, стреляются и расходятся, у дуэли есть причина и результат. Ныне же мы наблюдаем пьяную драку в кабаке, в глобальном масштабе. Кто дерётся? За что? Шут его знает, а только, поди, их разними. И вот, посреди этого я, представитель несуществующего народа. Господи, мне двадцать шесть лет, а я всё ещё паршивый лейтенантишко. Нет, вообще‑то это неплохо, относительно очень даже хорошо, но…

— Вам всего двадцать шесть!

— Вы что все сговорились, почему у всех такая реакция.

Он изобразил укор во взгляде и искусственно улыбнулся.

— Завтра я буду вынужден вас покинуть, — сказал он, когда Генриетта уже убрала пустую посуду со стола.

— Надолго.

— На полгода, точнее чуть подольше, но вернуться, по идее, должен.

— Возвращаетесь на фронт?

— Хуже, секретное задание, полученное лично от Его превосходительства. Последний шанс этого мира на спасение. Судьба миллиардов людей отныне зависит от отряда смельчаков, который, разумеется, суждено возглавить вашему покорному слуге.

Девушка рассмеялась.

— Вы серьёзно?