Антиутопия (ЛП)

Я затащил ее в темноту под низким навесом дерева посреди маленького дворика, заросшего кустами гардении. Я прятался здесь от няни, когда плохо себя вел и должен был получить нагоняй. Эти радостные детские воспоминания совершенно не вязались с нашим нервным напряжением в тот вечер. Но запах был именно таким, каким я его помнил с детства.

— Это безумие, — простонала она.

Я согласился, проводя руками от талии вверх к рукам, под ее тяжелые, искусно уложенные волосы. Обхватил ладонями ее затылок и склонился к ее губам.

— Я мог бы разорвать Уизли на куски за один только взгляд на тебя.

Она слегка отстранилась, чтобы бросить на меня сухой взгляд.

— Скорее ты заплатил бы кому-то другому, чтобы тот разорвал его на куски.

Я рассмеялся. Как она меня знала. Думаю, она знала меня с момента знакомства в школе. Все остальные видели мой фасад и репутацию. Гермиона — маленького, неуверенного в себе мальчика, который никогда не справлялся с тяжестью имени своей семьи. Во многих отношениях я все еще тот же мальчик.

Я поцеловал ее. Ее нежная дрожь прошла сквозь меня, осела глубоко в моем животе, а затем сконцентрировалась еще ниже. Я потерся о нее пахом и был вознагражден тихим восклицанием. Я оставил ее губы и поцеловал тонкую, ароматную кожу ее шеи, слегка покусывая и посасывая.

По сравнению с другими гостями она выглядела впечатляюще без украшений. С большинства женщин драгоценности практически стекали. В конце концов, это ожидалось от бизнес-элиты, и кричащее богатство было в порядке вещей. Я был рад ее скромности. Не было ни ожерелья, ни сережек, которые могли бы помешать моим поцелуям.

Она резко отстранилась.

— Я не могу этого сделать. Мы должны остановиться.

— Почему? — спросил я хриплым шепотом. Я ладонью вырисовывал круги на ее пояснице.

— Потому что именно это и происходит, когда разводишься! Ты же не ускользаешь в сад, чтобы поцеловаться, как только бумаги подписаны. На этом все заканчивается. — И затем гораздо более тихим, почти озадаченным голосом: — На этом боль должна прекратиться…

— Прекрасно. Если проблема в разводе, то выходи за меня снова.

Она сердито посмотрела на меня и ударила по руке.

— Как ты смеешь просить меня выйти за тебя замуж?

— Еще раз, — напомнил я, прижимаясь к ее губам. — Выходи за меня снова.

Прежде чем она успела еще раз выразить гнев, я завладел ее ртом. Но на этот раз это был тот поцелуй, который она любила, — нежный, дразнящий, едва уловимый захват губ, пробные касания самого кончика языка и частые отстранения, прежде чем любое место или ощущение будет полностью исследовано.

Это сработало. Интересно, что было бы, если бы я поцеловал ее вот так, когда мы еще учились в школе и ненавидели друг друга? Изменился бы ход событий? Остался бы жив Дамблдор? С моей стороны было отвратительно думать, что простой поцелуй мог все изменить, и все же два года назад поцелуй изменил все. По крайней мере, для меня.

— Малфой… — выдохнула она, задыхаясь, когда я отстранился в четвертый или пятый раз. Восхитительно — каждый раз она пыталась следовать за моими губами. Немного удивительно, что я справился с этим, будучи настолько пьяным.

Вот что я хотел ей сказать. Потянул лиф вниз, освобождая маленькие, нежные груди из платья. Я видел все, что можно было увидеть в Гермионе Грейнджер. Тем не менее вид ее, прислонившейся спиной к дереву с закрытыми глазами, меня загипнотизировал. Она выглядела как приманка для греха. И, к сожалению, исходя из моей репутации, просто отказаться от подобного предложения — не вариант.

Она попыталась подтянуть платье, но я уже обхватил ее грудь, мрачно глядя на свои руки, мявшие знакомую упругость. Я был неуклюж и груб, потому что чертовски надрался. Я бы закрыл глаза, если бы не боялся того, что произойдет, когда снова их открою.

— Мне нужно вернуться. Рон будет гадать, где я…

Все вдруг замерло. Я не мог говорить. Я чувствовал, что не могу даже дышать. Что-то чуждое и хрупкое овладело мной. Я уставился на нее в этом залитом звездным светом саду, частично раздетую, в девственно-белом, глядящую на меня испуганными темными глазами. На мгновение все мое тело окаменело от ненависти. Не только из-за Уизли, но и из-за Гермионы и того, к чему она меня привела.

— Драко? — Я почувствовал ее руку на щеке. — Ты себя плохо чувствуешь?

Да, мне действительно было плохо.

Из всех эмоций, которые я должен был испытывать, точно не должно было быть абсолютно животной собственнической страсти. У меня отняли так много всего. У меня отняли саму мою личность, и никто: ни мои родители, ни помилование министра, ни даже Гермиона — не смогли вернуть ее. Я был мрачен, когда развернул ее, прижимая к дереву, к которому она прежде прислонялась. Быстро расправился с ее платьем сзади, разорвав его до талии и выпустив крошечные металлические проушины наружу.

— Что ты делаешь! — ее голос охрип от потрясения.