Антология исследований культуры. Символическое поле культуры

В связи с этим возникает еще один вопрос: к какой культурной единице следует относить личностные данные? Вправе ли мы предположить, что наши культурные классификации (например, твердо установленные территориальные различия) с необходимостью соответствуют один к одному различиям в модальном типе личности? Деверо (1951, р. 38) утверждал, что «во многих отношениях тот сегмент, или аспект, базисной личности, который определяется ареальным этосом, является, по крайней мере функционально, гораздо более важным компонентом целостной личности данного индейца равнин, нежели тот сегмент, который определяется культурным образцом его конкретного племени. И в самом деле, можно было бы даже утверждать, что то, чем конкретно индеец-кроу отличается, например, от индейца-чейенна, совершенно отлично от того, чем конкретно каждый из них отличается от индейца-пуэбло, и что эти два отличительных типа внутриареальных – и соответственно межареальных – различий тоже определяются в первую очередь тем влиянием, которое оказывают на личность индейца равнин и на личность индейца-пуэбло соответствующие ареальные этосы».

На основе наблюдений, содержащихся в документах XVII и XVIII вв., автор данной статьи вывел обобщенную констелляцию психологических характеристик, которая относится к индейцам всего ареала Истерн Вудленд, несмотря на широко известные языковые и культурные различия между алгонкинскими народами и ирокезами (Hallowell, 1946). Позднее и Фентон (1948, р. 505–510) выразил принципиальное согласие с тем, что большинство этих черт, судя по всему, резонно отнести и к современным ирокезам. Уоллес (работа сдана в печать), опираясь на выборку протоколов по тестам Роршаха, представлявших весьма аккультурированное тускарорское[1] сообщество, показал наличие как общего ядра личностных характеристик, присущих этому народу и оджибве, так и различий, соответствующих, судя по всему, культурным различиям.

С другой стороны, данные по тестам Роршаха (неопубликованные), полученные для народностей хопи, навахо, зуньи и папаго, указывают на вполне отчетливые племенные различия в плане психологического приспособления. Однако никто так до сих пор и не изучил этот материал с целью определения как сходств, так и различий. Вместе с тем Крёбер (1947), анализируя материал автобиографий и сновидений, был прямо-таки поражен «разительным сходством простодушного, неконтролируемого самоописания отдельного навахо и отдельного валапаи» и поднял вопрос о том, является ли это сходство «случайным совпадением», во что, по его словам, он не верит, «или же оно главным образом обусловлено региональным сверхплеменным сходством культуры; или, быть может, его вообще следует ожидать в народных культурах как некий повторяющийся тип, определимый в социопсихологических терминах, хотя и несколько изменчивый в своих внешних культурных одеяниях».

Может быть, в настоящее время пока невозможно дать окончательные ответы на эти вопросы, а можно рассматривать их лишь как исследовательские проблемы, все еще ждущие своего изучения. Сюда тесно примыкает вопрос о том, существуют или нет такие поддающиеся определению психологические характеристики, которые – скажем, в Северной Америке – могли бы даже пересекать границы тех культурных ареалов, которые были определены и типологизированы как «индейцы», в противоположность, например, европейцам или меланезийцам (см.: Kroeber, 1948, р. 587).

Еще один вопрос – иного рода – был поднят Крёбером (ibid., р. 597, примечание; ср.: р. 587), а именно вопрос о «возможности того, чтобы культуры с непохожим содержанием были психологически подобны друг другу; или возможности того, чтобы их содержание было подобным, тогда как психология – несхожей». Что касается первой возможности, то тут наиболее впечатляющая психологическая аналогия была проведена Голдшмидтом²² между юрок-хупа, с одной стороны, и зарождающейся капиталистической Европой, – с другой, т. е. между двумя пространственно удаленными и исторически не связанными друг с другом народами. Основная идея Голдшмидта состоит в том, что в обоих случаях «структурный характер общества вознаграждает определенные личностные конфигурации, вследствие чего они главенствуют и устанавливают образцы на социальной сцене. Кроме того, он создает некоторую конфигурацию требований и напряжений, которая передается через воспитание детей последующим поколениям». Голдшмидт подчеркивает наличие таких типовых личностных характеристик, как «принудительная значимость, придаваемая аскетизму и трудолюбию, образцы (patterns) личной вины, а также предрасположенность к враждебности, конкуренции и одиночеству».

Какие специфические факторы, или образцы (patterns) детерминант, имеют решающее значение для структурирования личности, каким образом, когда и благодаря каким средствам они становятся психологически действенными в социализации индивида – все это стало предметом специальных исследований в области изучения культуры и личности.