Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Лея Гольдберг родилась, в Ковно, училась в университетах Берлина и Бонна и приехала в Эрец-Исраэль в 1935 году. Благодаря широкой образованности, возглавляла кафедру сравнительного литературоведения Еврейского университета в Иерусалиме, где преподавала с пятидесятых годов до своей смерти. В ранних сборниках ее стихов (1935, 1940, 1944) царит русская поэтическая норма, темы носят камерный и автобиографический характер, а риторика исповедальна и рефлексивна. В более поздних сборниках присутствуют жанровые эксперименты (стилизованные народные песни, баллады, сонеты) и исповедальность скрыта под литературной маской. В шестидесятые годы поэтесса оставила «сложные формы» и перешла к верлибру, но и в поздних стихах сказывается ее высокая музыкальность. Она перевела с русского языка «Войну и мир» Толстого, переводила Чехова, Горького, Катаева, Пришвина, поэзию Анненского, Ахматовой, Маршака и других.

Эстер Рааб была первой уроженкой страны в женской ивритской поэзии, и этот факт ощутимо сказался и в ее стиле, и в лирическом «я». Она родилась в Петах-Тикве в семье Иехуды Рааба, одного из основателей ишува, еврейского поселения в Эрец-Исраэль, а семья матери жила в религиозном районе Иерусалима. Эстер Рааб с детства говорила на иврите и, что было тогда в диковинку, изучила французский язык, Когда ей было шестнадцать лет, вступила работницей в киббуц Дгания. После выхода замуж пять лет провела с мужем в Египте. В 1925 году они вернулись в страну. Свою первую книгу Рааб назвала «Терновник» (1930). Ее поэзия отражает неприемлемый в тогдашнем обществе образ «роковой женщины», страстной и умной, сильной и честолюбивой. Это женщина гордая и чувствительная, находящая в ландшафте Эрец-Исраэль символическую проекцию своей сложной личности. Эстер Рааб дерзнула разрушить общепринятую силлабо-тонику и писать верлибры в модернистском стиле. В стихотворении «Святые бабушки Иерусалима» она приходит к чувству глубокой уверенности в себе, несмотря на нищету и опасности в жизни первых поселенцев, среди которых прошло ее детство. Стихотворение выражает особое слияние традиционного еврейства с новой израильской ментальностью.

Если Бялик — центральная фигура новой ивритской поэзии, то Шмуэль Йосеф Агнон (Чачкес) — классик ее прозы. Он единственный ивритский писатель, удостоенный Нобелевской премии (1966). Агнон, ярко выраженный неоромантик, соединяет символизм с романтической ностальгией по отношению к миру еврейской традиции. В рассказе «Птица моя» он обращается к переживаниям детства, превращая птицу в символ утраченного бытия. Любопытно сопоставить «Птица мою» с «Теленком» Фейерберга, чтобы увидеть развитие символистского стиля на иврите и изменение отношения к действительности еврейского местечка. Агнон, как и Менделе, Фейерберг, Бреннер и другие, изображает еврейскую нищету, но он делает это с модернистским использованием символов, в стиле эзотерическом и понятном во всей его аллюзивной полноте лишь специалистам по хасидским притчам. Подобно Менделе писатель обнажает аномальность жизни местечек Галиции и Украины, но и уродства выступают у Агнона как часть символического очарованного мира. Эта неоромантическая концепция еврейства сочетает гротеск, картину безумия и ностальгию. Она представляет собой центральную линию во многих произведениях Агнона, например, в романах «Дочь на выданье» (1929), «Гость на одну ночь» (1938–1939) и в новелле «Простая история» (1935). И в рассказах, изображающих быт пионеров страны, и в романе «Совсем недавно» (1945) безмятежный тон романтического повествователя контрастирует с атмосферой кошмара и безумия описываемой действительности. Несколько рассказов Агнона, включая приводимый здесь нами «Фернхайм», иронически изображают отчуждение супругов в семьях ассимилированных евреев Германии. С тридцатых годов он начал писать короткие сюрреалистические рассказы, напоминающие прозу Кафки. В символическом автобиографическом рассказе «Жила-была козочка» Агнон обращает критику против себя и евреев своего поколения, переехавших в Эрец-Исраэль и забывших о тех, кто остался в диаспоре.