Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Сидящий посредине был высок, мускулист, с острыми чертами лица и волосами торчком. По левую сторону от него находился взводный собственной персоной: оказывается, он был лыс, с белыми волосиками у висков и редкими темными пучками на лбу; со смятой сигаретой во рту, он сидел, расслабясь и потея, — герой дня в апогее своих деяний. Чуть подальше, у стены, с демонстративной отчужденностью сидел паренек, как бы подглядывающий за происходящим сквозь опущенные ресницы, будто знал какую-то правду и потому выжидал момента, когда эта правда в конце концов выйдет наружу.

Высокий начал дознание стремительно, с целью не дать пленному очухаться и понять, о чем его спрашивают. Паренек у стены скорчил гримасу, словно говоря: «Я заранее знал, что так все и произойдет».

— Имя? — процедил высокий.

— Кто? Я? — испугался пленный, неуверенно протянул руку к платку на глазах и замер на полпути, словно обжегшись.

— Имя? — снова повторил высокий, придавая голосу четкость и значительность.

— Хасан, — прохрипел пленный и усердно закачал головой в непривычной для него темноте.

— Хасан что?

— Хасан Ахмед, — торопливо ответил пленный и тряхнул головой для большей убедительности.

— Возраст?

— Яани[224] так, так… — пленный повел плечами, потер ладонь, показывая этим свою готовность к следующим вопросам.

— Возраст?

— Так… Не знаю, йа-сиди[225], — прошмякал отвисшими губами и подхихикнул, — двадцать, а может, и тридцать. — Пленный с удовольствием вносил свой вклад в совместное предприятие.

— Ну, что у вас в селе? — продолжал высокий с подчеркнутым спокойствием, предвещавшим, конечно же, бурю. Спокойствием такой вкрадчивой хитрости, которая подбирается шажком, исподтишка и внезапно обрушивается на аорту, что в самой сердцевине груди…

— В селе работают, йа-сиди, — очертил пленный картину из жизни села, чуя то недоброе, что может из этого проистечь.

— Работают, а? Как всегда? — Следователь двинулся к пленному, и это было подобно движению паука, который напрягается в предвкушении жертвы.

— …йа-сиди. — Муха постепенно запутывалась в паутине. И так было ясно, что сейчас он солжет. Нет сомнения, что солжет. Он просто должен солгать, и тут мы его поймаем за язык, подлого пса, тут мы ему покажем. И как было ясно, что «так» из него ничего не выдавишь и он ничего не скажет, точно так же было ясно, что на этот раз он не введет нас в заблуждение, не нас, во всяком случае, что-то да скажет!

— И кто у вас в селе? — Ястреб сложил крылья перед тем, как камнем пасть на жертву.

— А-а? — не понял пленный и облизал губы с простодушием животного.

— Евреи? Англичане? Французы? — углублялся в дознание следователь, как учитель, готовящий ловушку ученику: ах, поймать, поймать!

— Не-е, йа-сиди, нет евреев, только арабы, — ответил он серьезно, нисколько не уклоняясь, и как бы для отвлечения внимания указал рукой на повязку на глазах, полагая, что опасность миновала. Следователь же обвел взглядом всех находящихся в комнате: видали? Вот оно, начинается. Так оно, если умеют выуживать.

— Ты женат? — начал он снова. — Дети есть? А где твой отец? Сколько братьев? Откуда берут воду для питья в селе? — так плел тонкую сеть следователь, и так трудился допрашиваемый, стараясь изо всех сил быть полезным, двигал руками, преувеличенно жестикулировал, крутил головой; с трудом ворочая языком, он цеплялся за мелкие детали, которые злили следователей, а его самого приводили в смятение. История с двумя дочерьми и то, что случилось с сыном, который заболел не без вины сестер и помер, — и при этом рассказчик разводил руками, яростно чесал себе спину, показал всем фигу, заикался от волнения и усилия отыскать нужное слово и всем этим вызвал к себе полное отвращение.

Возникла пауза. Часовой у входа переступал с ноги на ногу.

По выражению лица парня у стены и по тому, как поднялся из-за стола наш лысый взводный, стало ясно, что все не так, что пленному нечего больше сказать, и ничего не поможет, и пора поддать ему под ребра.

— Слушай, ай-Хасан, — сказал следователь, — в селе есть египтяне?

Начинается — сейчас он солжет.

— Есть, — ответил пленный, просто до разочарования.

— Есть, — отозвался эхом следователь, как бы борясь с сомнением, в котором слышались обвинительные нотки, ибо слишком быстро добился он того, что должно было прийти позже, закурил сигарету, еще раз взвешивая, следует ли ему сейчас двинуть тяжелую артиллерию или достаточно легкой кавалерии.

Наш взводный начал мерять шагами комнату, поправил косо поставленный стул, заправил рубаху в брюки и повернулся спиной. Глядя в окно, он таким образом демонстрировал недовольство. Парень у стены провел ладонью по лицу и ущипнул себя за нос. Он вздыхал, напуская на себя сугубую важность: мол, надо знать, как «брать».

— Сколько их?

— Йани, так, немного.

(Ага. Начинает обманывать. Тут скрывается ложь. Надо бить.)

— Сколько их?

— Десять или, может, так… пятнадцать.

— Слушай, ай-Хасан, лучше тебе говорить правду. И не обманывай.

— Йа-сиди. — Пленный не знает, куда деть руки.

— У нас, знаешь, долго не цацкаются! — вскипел высокий и прибавил: — Сколько у вас солдат?