Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

В Иерусалиме продолжал править хамсин.

На автобусе мы доехали до плавательного бассейна. Я раздел Яали и бросил в воду. От удовольствия и холода он завизжал.

Я развалился в шезлонге возле «лягушатника» и, чтобы меня ничто не отвлекало от резвившегося подопечного, вынул ноги из туфель.

Среди детей он был самым маленьким.

Прошел лоточник с засахаренными орехами. Странный флажок хлопал по ветру. Подростки затеяли соревнования по плаванию. Неожиданно из-за угла появилась компания ребят постарше. Это были мои собственные ученики, моей средней школы, все в купальниках. Заметив меня, остановились, сбились в кружок и зашептались. Насплетничавшись, гуськом направились в мою сторону.

«Здравствуйте, господин учитель!» — проворковали они.

Этих хлебом не корми, дай только лишний раз со мной поздороваться.

Опустив веки и чуть растянув губы в улыбке, разглядываю своих бездельников и с горечью размышляю о том, как тесен мир.

В компании преобладают девчонки. Они пристают ко мне с назойливостью мух: как мое здоровье? Что я поделываю на каникулах? А я очень (!) по ним соскучился? А почему я сам не купаюсь? (Многозначительный взгляд в сторону Яали). И главное — останусь ли я у них преподавать в следующем году?

На небе появляются первые облачка.

Самые нахальные не без удовольствия разглядывают мои бледно-голубые волосатые щиколотки.

Выясняется, что одиннадцатые[249] классы нынче сговорились пойти в бассейн и, так сказать, вместе оплакать всегда несвоевременную кончину летних каникул.

Мне-то что — пусть развлекаются. Я их не боюсь. Иногда меня просто изумляет та легкость, с какой они способны врать и верить в собственное вранье.

Ласковый ветерок путается у меня в волосах. Самым непринужденным образом расстегиваю рубашку, как будто каждый день демонстрирую перед учениками свою грудь. Ладони засовываю под мышки. Они вьются вокруг меня, как стая ос над медовой булкой, я буквально задыхаюсь в их любопытстве и «хорошем ко мне отношении», граничащем с откровенной, не слишком умелой лестью. Им непременно сегодня надо знать, что они будут проходить в новом учебном году. В ответ отшучиваюсь, говорю коротко и туманно, но постепенно им удается вытянуть из меня все, что они хотят знать.

Две девицы даже залезают в «лягушатник», окружают Яали заботой и вниманием, гладят по головке и спрашивают, как его зовут.

Всей компании страсть как интересно, что это за малыш и какое он имеет отношение ко мне. Не сын же, а?

Наконец вся шайка разом снимается с места и отправляется по своим делам. Мелкие щупленькие мужчинки в окружении рослых грудастых одноклассниц. Все ушли.

Мне, как всегда, скучно.

В опустевшем бассейне Яали в торжественной обстановке отправляет в далекое плавание деревянную дощечку. В выси крайне ненадежно болтается одуревшее солнце. Люди начинают потихоньку вылезать из воды, одеваются, расходятся. Мы с Яали остаемся в числе немногих последних. Он приходит ко мне сообщить, что замерз. Действительно, дрожит крупной дрожью, все тело в пупырышках. Я посылаю его обратно в воду.

Одна купальщица, загорающая в полном одиночестве, до того разбередила мои мужские чувства, что мне стало неудобно сидеть. Срам. Вытягиваюсь в шезлонге почти горизонтально и, запрокинув голову, со всей невостребованной страстью принимаюсь созерцать торжественный хоровод облаков вокруг перезревшего светила.

Входя в класс

Не могу сказать, что они вовсе не учат математику.

В пределах программы справляются, но решают задачи, что называется, без аппетита. Лишь бы побыстрей накатать и начать галдеть, как это принято на уроках литературы.

В обеих аудиториях, где я провожу занятия, учительская кафедра расположена напротив окон, голых окон без занавесей. Солнце встречает меня с порога и преследует, куда бы я ни направился. Я потребовал у завхоза шторы, но у него, видите ли, на это «не отпущено». Три «ха-ха»! На горы мела, который всюду валяется нераспечатанными свертками, у них отпущено! Будь во мне деловая жилка, я бы неплохо заработал на школьных мелках.

Я прохожу в класс и становлюсь около доски. Несколько минут солнце и я пялимся друг на друга, после чего поворачиваюсь и начинаю писать. Когда от природы зрячий человек пытается сделать что-то вслепую, из этого, как правило, ничего путного не получается. На доске появляются кривые припадочные цифры, треугольники с явными симптомами полиомиелита, у которых стороны сходятся где-то в бесконечности. Вдобавок ко всему выясняется, что я перепутал исходные теоремы.

В классе воцаряется тишина, и кто-нибудь из девиц, с наслаждением потягиваясь, как после зимней спячки, тыкает меня носом в ошибку. Иногда они удостаивают меня сдавленным, полным томления смешком.

Что до их девичьего томления, то этот выстрел мимо цели.

Они наверняка что-то там себе воображают на мой счет, но тщетны ваши мечты, о ученицы средней школы!

Граница