Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Не мог остановиться, все говорил и говорил. Что придет на ум, то и выкладываю. О ребятах наших, о хозяйстве, о друзьях близких и не очень, даже о выдающихся открытиях в области математики.

Она молчала, но, похоже, слушала меня. Я не видел ее лица. Только тихий, еле слышный шепот иногда долетал ко мне сквозь кусты. Как всегда, она работала босиком. Грязь толстым слоем налипла на нежных ступнях, они мелькали почти рядом с моими грубыми рабочими башмаками, между нами лишь гибкие тонкие лозы.

Дело спорилось, и вскоре мы оставили всех далеко позади. С жадностью и страстью набрасывались на новые ряды лоз, сгибающихся под тяжестью щедрого урожая, вдоволь напоенных водой и снисходительно терпевших тесное соседство сорных трав. Пустые ящики лежали на влажной земле, и мы наполняли их спелой янтарной продукцией. Сладкий сок застывал на руках черной коркой. Нам бы следовало вернуться, чтобы подсобить тем, кто не справляется на своих участках.

Рабочий день подходил к концу.

А я все говорил и говорил. Временами даже останавливался, чтобы произнести очередную короткую, но пламенную речь. Меня устраивало, что я не вижу лица молчаливой слушательницы.

Но брешь все-таки образовалась. В одном месте стена перевившихся лоз расступилась, образуя воротца. Четыре крупные спелые грозди лежали на земле. Мы оказались друг перед другом. Она сидела на перевернутом ящике и держала в руке садовые ножницы. Ветер ласкал наши лица.

Недостижимая, легкая, тонкая, стройная. Я нес какую-то чепуху, ничего не значащие вещи, а она внимательно слушала, подперев свободной рукой щеку.

Помню — не могу оторвать глаз от ее ног, облепленных грязью. Мне вдруг стало больно видеть их. Постепенно нить мыслей истончилась, стала рваться, я все больше запинался. Маленькая кисть недозрелых ягод повисла у самой земли и вяло билась по ветру об ее щиколотку. Я наклонился, чтобы состричь эту хилую гроздь.

И не было тишины. Громко разговаривал ветер, за высокими кустами раздавались голоса, где-то подальше жили своей жизнью ремонтные мастерские — их домики белели у подножья горы.

Нагнувшись к самой земле, я начал когтями соскабливать с ее ног засохшую грязь. Слой за слоем, пока не ощутил под рукой гладкую кожу.

Она молчала. Продолжала молчать. И не шевелилась, как будто любое движение могло причинить ей боль. Но ногу не отнимала. Даже когда я, отчаявшись, выпрямился, она все так же продолжала сидеть с ножницами в руке и смотреть в никуда широко раскрытыми глазами.

Вдалеке, возле упаковочного цеха, ударили в гонг к окончанию работы. Все возвращались уставшие, с трудом таща ноги. На обратном пути мы тоже общались. Я нес ерунду, она даже что-то отвечала. Дорогу нам перегородила глубокая темная лужа, и она специально прошла по самому глубокому месту.

И ноги вновь покрылись жирной коричневой грязью.

Бассейн

Яали взобрался на большую надгробную плиту и улегся, вытянув свои маленькие ножки. Я примостился рядом. Где-то в вышине шумели кроны деревьев. Погруженный в раздумья, я выкурил подряд три сигареты. Я отшвырнул окурок и поглядел на малыша — лицо его заливал подозрительный румянец, — потом пощупал пульс. Он был странный, неровный, с перебоями.

Удивительно, но ребенок до сих пор не поинтересовался, куда девались его родители. Нет их, а ему хоть бы что.

Я предложил ему поиграть в прятки.

Сам отвернулся к плите, а он пошел прятаться. Первое, что бросилось мне в глаза, когда я их открыл, это было пол-Яали, стоящего за ближайшим памятником. Но я сделал вид, что не вижу его, и пошел «искать» в другую сторону. Он тотчас выскочил из укрытия и бросился ко мне.

Потом он водил, а я прятался. По всем правилам. За двумя огромными дубами я обнаружил высохшую канаву, мелкую и узкую. Я втиснулся в нее и прикрылся лопухами. Минут десять он искал меня, кричал, звал, даже хныкал. Малыш бегал совсем рядом и вопил: «Товалиссь, эй, товалиссь!»

Я забыл при первом знакомстве представиться ему.

Выждав еще немножко, я вылез из канавы. И первым делом сообщил ему, что меня зовут Дов. Он был бледен, как полотно. Ребенок стал допытываться, как мне удалось так ловко спрятаться. Я отвел его к канаве. Он с тревогой заглянул в нее, но все-таки спустился на дно и, сжавшись в комочек, присел.

Потом мы представили себе, как будто вернулись в киббуц. Каждая могила у нас имела свое назначение. Под тихий шелест листвы мы не спеша прохаживались между «жилыми корпусами», от «столовой для взрослых» к «столовой для маленьких», наведались в «ясли», а оттуда к «тракторному ангару». Не забыли и про «столярную мастерскую» — проверить, хорошо ли идет работа. Мы побывали на всех «объектах» и пошли по второму кругу. Я попытался рассказать Яали правду обо всех этих «яслях», «мастерских» и прочем, но он ничего не понял и остался к усопшим мусульманам совершенно безучастным.

А еще через некоторое время проснулся кладбищенский сторож. Увидев нас, он начал орать, улюлюкать и кидать камнями. Мы спаслись бегством, воспользовавшись тем же проломом, через который прибыли сюда.

Яали поглядывал на меня с испугом, но поняв, что все обошлось, успокоился.